«Я слушаю и перепросматриваю», – учтиво ответил я.

«Вот-вот, – кивнул головой и пожал плечами гельвет. – Мне надо было к тебе присмотреться, с тобой познакомиться. Я лишь предчувствовал, что ты обладаешь даром охотника… Короче, в первой долине я не лечил тебя. Я тебя проверял и заодно решал три первые задачи вожатого. Первая – представить трехликим. Вторая – начать знакомить с учением. И третья – приступить к освобождению от краннона, глупого и обманчивого мира».

«Ты ни о чем не хочешь меня спросить?» – вдруг спросил Рыбак.

«А мне разве можно спрашивать?» – спросил я.

«Раз я спрашиваю, значит можно», – ответил гельвет.

И я, не зная, о чем спросить, спросил о том, что первым пришло в голову:

«Зачем ты в первое время – да и потом – часто говорил со мной по-гельветски, и так, что я ни слова не понимал?»

Рыбак усмехнулся и ответил:

«Я на нервийском наречии с тобой разговаривал. Я нервий, а не гельвет. Наше наречие сильно отличается от гельветского. Естественно, ты не мог меня понимать».

Сказав это, Рыбак заговорил на своем языке. Три или четыре звучные и торжественные фразы произнес. А после объяснил на латыни:

«Многие очень важные вещи на ваш дурацкий язык не переводятся. И мне приходилось говорить с тобой на языке силы и знания. Надо было, чтобы ты не понимал, а чувствовал. В первой долине надо было научить тебя чувствовать. Слова же очень часто мешают правильным чувствам… Теперь понятно?»

«Теперь понятно», – сказал я.

«А раз понятно теперь, почему ты уселся за стол и ничего не ешь?» – спросил нервий, которого я так долго считал гельветом.

Я взял огурец. Но Рыбак укоризненно покачал головой и пальцем указал на блюдо с вареной рыбой.

«А как ее есть?» – спросил я.

«Молчи и не задавай вопросов! – сердито сказал мой вожатый. – Я говорю, а ты слушаешь… И молча ешь рыбу. Вот так».

Рыбак сложил пальцы обеих рук и, словно двумя клювами, отщипнул от рыбы два кусочка: один – возле головы, другой – у хвоста. И сначала положил в рот кусок из правой руки, а потом – из левой.

Я постарался как можно точнее повторить маневр.

Рыбье мясо было розовым и удивительно вкусным.

Я подумал, что это, наверное, форель.

А мой наставник покачал головой и сказал:

«Нет, не форель. Но тоже из лососевых».

«Сначала, как ты помнишь, мы пошли к Белену, – сказал Рыбак, тщательно пережевав отправленную в рот пищу, и продолжал: – Помнишь, я отругал тебя за то, что ты раздавил жука? (см. 12.XI.2) Надо было объяснить тебе, что всё живое – такие же существа, как мы. И нельзя никого убивать без причины… Вот рыбу эту убили по причине нашего голода. Орел это разрешает. Но убивать без причины и тем более – по бесчувственности, небрежности, невнимательности…!»

Рыбак испуганно посмотрел на меня и тут же ласково улыбнулся:

«Того зеленого жука не ты убил. Я тебя обманул. Он уже три дня валялся на тропинке».

И снова в различных местах отщипнул от рыбы и сказал:

«В храме Белена я тоже тебя обманул (см. 12.XI.3). Ты думал, я молюсь о твоем исцелении. Но я читал Целителю древние стихи о том, как становятся охотниками… А ты на следующее утро пришел ко мне радостный (см. 12.XII.1). Я понял, это еще один знак. Я понял, что ты не только исцеления у меня ищешь».

Отправил в рот куски и жевал осторожно и сосредоточенно, словно в любое мгновение могла попасться острая косточка или камешек. А потом сбивчиво продолжал:

«Знаки, знаки… Многие из них я придумывал, чтобы усилить твое ожидание. Но настоящие знаки тоже были. Ветры, например… Надо было обострить твое внимание. Помнишь, я заставил тебя почувствовать дерево? Помнишь, я объяснил тебе, что среди камней тоже встречаются живые существа? (см. 12.XII.3)… К Леману, на берег озера, я тебя привел, чтобы показать, что храмы иногда бывают без храмов. И там тоже живут боги (см. 12.XII.4)… Когда ты сам вычислил имя Вауды, я понял, что ты не только внимателен, но и догадлив… В отличие от многих римлян, в тебе, Луций, почти нет чувства собственной важности. Помнишь, я стал передразнивать тебя, обзывал заикой? Но ты не протестовал, не обижался, не горевал. Поздравляю. Это – ценное качество, которое защищает человека от злобного и завистливого краннона».

«Ты опять хочешь спросить?» – вдруг спросил мой наставник.

Я не хотел спрашивать, потому что рот у меня был набит рыбой, и, хотя мясо было вовсе не костлявым, я тоже старался пережевывать осторожно.

«Жуй, жуй. Потом спросишь, – сказал Рыбак. – И овощи бери. Нельзя есть одну рыбу».

Я прожевал. Хотел откусить от репы. Но увидев, что мой собеседник внимательно на меня смотрит и словно ждет от меня вопроса, спросил первое, что пришло в голову:

«А от чего ты очищал меня на озере, когда долго лил на меня воду?»

«Глупый вопрос», – ответил Рыбак и поморщился.

«Почему глупый?» – спросил я.

«Еще более глупый вопрос, – сказал нервий и нахмурился. – Ты ведь чувствуешь, что если я начну объяснять, от чего я тогда тебя очищал, ты ни за что не поймешь».

«А какой вопрос я должен тебе задать, чтобы тебе понравилось?» – спросил я.

Рыбак вздохнул и велел:

«Ешь репу. Ты ведь хотел откусить от нее. Но потом передумал».

«Ты мысли мои читаешь? Как тебе это удается?» – спросил я.

«Кто из нас чьи мысли читает – трудно сказать», – ответил Рыбак и протянул мне репу.

Я стал жевать пареную репу, а вожатый мой продолжал:

«Когда мы потом пошли к Вауде, помнишь, вдруг радуга появилась, птицы запели и бабочки закружились? (см. 12.XIII.1) И я спросил тебя: что ты чувствуешь? Ты сказал, что тебе грустно и тоскливо и что ты придавлен к земле».

Я кивнул.

«Но чувствовал ты тогда совсем другое, – сказал Рыбак. – Тебе было легко и радостно. Так ведь?»

Я снова кивнул, пережевывая.

«Я тогда очень за тебя порадовался, – сказал нервий. – Ты ответил так, как должен ответить истинный охотник. Он должен грустить и тосковать от красоты краннона. Потому что это мимолетная красота. Настоящему охотнику одновременно радостно и грустно, легко и стесненно… В первой долине ты еще ничего не чувствовал, не слышал и не видел. Но ты стал учиться чувствовать меня, своего вожатого. И поэтому впервые дал правильный ответ».

Я прожевал кусок и хотел спросить.

Но Рыбак сердито воскликнул:

«Ты можешь помолчать или нет?!»

И тут же обиженно продолжал:

«Я думал, что у Вауды мне удастся овладеть тобой и проникнуть в твою суть (см. 12.XIII.2). Ведь я специально привел тебя в сумерки. Я порезал тебе руку ножом и пустил кровь. Обычные люди тут же пугаются и подчиняются силе воина. Но оказалось, что в тебе нет природного страха. Более того. Когда я начал строить коридор, ты оказал сопротивление. Я велел тебе не чувствовать боли, но ты упрямо твердил «больно мне, больно». Я говорил: «на меня смотри». А ты смотрел в сторону кладбища. Помнишь, противный упрямец?… Вместо того, чтобы подчиниться мне, вручить свои чувства, отдать душу и волю, ты сам решил строить коридор и притягивать туда кого ни попадя. Сначала привлек старуху. За ней – собаку… Не я, а ты меня напугал своим самоуправством! Ведь ты еще ничего не умел. И даже не подозревал о том, какой опасности себя подвергаешь! В сумерках. На кладбище. Кто же так делает, я не знаю?!»