Я посмотрела на неё удивлённо и нахмурилась.

— Это символ великой скорби, наполнившей жестокий старый Лес, символ заданного из боли вопроса, ответом на который стала Полуночь. Если тебе сложно заплакать, попробуй посмотреть на огонь.

Я смотрела старательно, долго, пока пересушенные глаза не стало жечь и пара слезинок не скатилась в чашу. Тогда знаки, начертанные на её стенках, зажглись, влитая Фрером вода загорелась серебром, а на мою голову опустили Волчью Корону.

Уже перед самым началом, с трудом унимая дрожь в ногах, я всё-таки не удержалась и сказала шёпотом:

— Я спорила с Полуночью.

— Это кощунство, милая, — улыбнулась мне храмовница, — думать, будто ты знаешь, чего хотела Полуночь.

Заговорили под куполом незримые колокола. Весь храм замер, и невидимые в тенях колонн и гобеленов лисы вытянулись по струнке. Звёздный свет, дышащим потусторонним сиянием и духом судьбы, хлынул сквозь прорубленное окно и наполнил зал.

Всё во мне дрожало. Я шла босыми ногами по доскам, а казалось — по облакам; я встала там, на границе света и тьмы, отмеченной крошечным куском красного скотча.

Небо зажглось. Двери храма открылись.

Они шли и шли — испуганные, воодушевлённые, наполненные азартом или сжавшиеся в окаменевший комок, — и я, чувствуя себя вдруг взрослой и мудрой, улыбалась им и протягивала чашу.

— Это будет твоя судьба, — шепнула я зажатой девчонке, так похожей на ту, которой я была когда-то.

Я сама — настоящая я — никогда не сделала бы этого. У меня не было ни это странной грации, ни светящихся серебром рук, ни глубокого голоса. Всё это было не про меня; всё это было про Волчью Корону, сияющую начищенными в мастерской Чабиты иолитами, и горящие над нами звёзды.

Дети становились призраками — наполненными светом фигурами, и потусторонний ветер уносил их туда, вверх, на дороги Охоты и тысяч судеб. Ненужная больше одежда осыпалась пустой шелухой, и служащие собирали её аккуратными стопками, чтобы передать потом на задний двор, сопровождающим, ждущим приземления своих охотников. Фрер доливал в чашу воду, лисы следили за всяким движением воздуха, а где-то там, на куполе, всматривались в небо совы.

Я улыбалась. И что-то во мне желало подходящей судьбы всякому подходящему к чаше подростку.

Они шли, и шли, и шли, пока очередь на ступенях храма не стала редеть. Я видела краем глаза, как росомаха подносит ко рту рацию, а лисы тревожно вглядываются в расцвеченную редким светом фонариков темноту; я протянула чашу последнему из ребят, вихрастому мальчишке с нервным румянцем на щеках.

Он подавился водой и закашлялся, а его руки обняла серебристая дымка. Мгновение — и сквозь прозрачные пальцы видны пляшущие по полу цветные пятна; ещё одно — и он вытягивается струной, вливается в поток света и становится частью гремящей в небе кавалькады.

Он взлетел, ступени опустели, а Вердал так и не появился.

— Кажется, — устало сказала я, глядя, как храмовники закрывают огромные двери, — кажется, он не придёт.

— Замечательно, — мрачно резюмировала Летлима. — мы всё-таки его спугнули! Есть хоть след, хоть обрывок запаха? Хоть что-нибудь?

— Пусто, Советница, — покачал головой росомаха.

— Нет.

— Ничего.

— Виница из третьего отряда утверждает, что слышала что-то в квадрате 6–2, — сказала лиса. — Я отправила ребят проверить.

Храмовники тушили фонарики. Я переступила уставшими от неподвижности ногами, огляделась и так и села на ближайшую скамью, вытянувшуюся между колоннами, — в короне и с чашей в руках; тяжёлый подол обвивался вокруг моих ног.

— Что говорят совы? — Летлима стучала пальцами по своему предплечью.

— Мастер Неве спускается, — сказал росомаха в офицерских нашивках.

Его рация шипела обрывками слов, и купол усиливал их и рассыпал по залу.

Сова действительно спустилась, — вкатилась в зал, босая и вся замотанная в длинноворсную шубу. От неё далеко несло морозный зимний дух.

— Всё чисто, — заявила она, плюхнувшись на скамью напротив моей. — Мы проверили каждого вылетевшего.

— Значит, он не сможет теперь бежать?

— На Охоту — нет, это исключено, — важно проговорила сова, и слова её казались весомыми, плотными. — Только по нити своего зверя.

— Это хорошо, — сказала Матильда. — Самое главное, что Крысиный Король не будет пойман.

— Это отвратительно, — нахмурилась Летлима. — По Кланам бегает неуловимый убийца!

— Сделаем всё возможное, чтобы…

— Отставьте.

Они отошли немного в сторону, и Летлима бросила себе под ноги треугольник глушащего артефакта, от чего все звуки сразу смазались и смешались. Матильда недовольно качала на что-то головой; наверху зашумело — это Става пробежала по едва видимой в темноте балюстраде и соскользнула вниз по колонне.

— Мне надо бы деть куда-то всё это, — устало сказала я храмовнице, чуть приподняв чашу.

— Это могущественные артефакты, — покачала головой она и улыбнулась.

Я улыбнулась тоже и извиняющимся тоном пожаловалась:

— Очень тяжёлые.

Голова у меня гудела, а шея вся онемела, и я опасалась делать резкие движения, чтобы не тревожить корону. Чаша оттянула руки: она хоть и была размером не больше парадного салатника, но, выполненная из толстой меди и инкрустированная крупными каменьями, да ещё с водой, весила, как целый таз с отправленной под пресс кислой капустой.

— Сейчас подойдёт Фрер, — пообещала мне храмовница. — Сольём воду в кувшин. Как только мы протрём чашу насухо, она уснёт до следующей Долгой Ночи.

Пока же вода горела серебром и цветными переливами, как будто по её поверхности кто-то рассыпал щедрой рукой перламутр.

Я огляделась, но Фрера не было видно. Посмотрела на колонну, где он стоял во время церемонии — пустота; бросила короткий взгляд на зеркало…

Фрера в ней не было. Зато был виден самым краешком перевёрнутый графин.

Кажется, я вскрикнула, — и весь зал пришёл в движение. У меня за плечом вырос мрачный, как скала, офицер; защёлкало оружие; затрещали, раскрываясь, чары. Происходящее в углу от меня закрывало множество спин, но я слышала короктие обрывки их слов:

— Жив, без сознания.

— Бригаду в…

— Есть след?

— Пусто, Советница.

— Эта вода…

— Нет. Только из чаши Принцессы.

Кто-то матерился, и пожилой храмовник протянул укоризненно: «перед ликом Полуночи!..».

— Полная готовность!

Я крепче прижала к себе чашу сияющей воды. Воздух звенел от чар, и где-то там, в вышине, ему вторила сияющая в ночи Охота; там люди искали свою судьбу среди тысяч цветных огней. Они будут бежать, пока не наступит утро, а Охота будет гореть из года в год, из года в год, безразличная к тому, что…