В пещере плохо пахло: сыростью, плесенью и затухшим в бадье грязным бельём.

«Молоко на губах не обсохло, а всё туда же,» проворчала старуха.

Она закашлялась и кашляла долго, хрипло и влажно, пока не выплюнула на землю чёрный сгусток металлически блестящей тьмы. Потом оракул взяла Вердала за руку, тронула холодными пальцами его лицо, и синий глаз на её лбу открылся.

В том глазу было бескрайнее ночное небо, и слепящие зимние звёзды, и снег.

«Я вижу твоё имя в книгах, — сказала оракул. — Я вижу твои пальцы в шерсти Большого Волка. Я вижу зверей, бегущих от тебя в страхе, но почтении. Я вижу, как Принцесса Полуночи встаёт перед тобой на колени.»

Потом она засмеялась.

Разве что глупец не мечтает поймать Большого Волка.

Его портрет на стене каждого школьного кабинета, на первой странице Сотни, в журналах и Храмах. Он — сильнейший из всех; его голосу покорен всякий житель Леса; в нём, говорят, дух легендарного воителя, в нём великая сила, в нём правда, в нём истинный путь и звезда, к которой идёт всякий двоедушник.

То важная судьба, судьба с большой буквы. Разве можешь ты этого не хотеть?

Особенно, если ты щуплый мальчишка из простецкой семьи, который не видел ничего краше волчьего парада и того, как в Долгую Ночь сияет корона в волосах Принцессы Полуночи.

«Я буду Большим Волком, — сказал Вердал, щурясь от солнца и будто пробуя эти слова на вкус. — Я буду Большим Волком!»

Его родители были простые крысы, и, хотя предсказаниям оракула не принято верить до последнего слова, они желали сыну добра. Семья переехала в столицу; отец взялся за две работы и возвращался домой худой и чёрный, а мать строчила ночами на машинке, зато Вердал пошёл в гимназию и занимался с мастером лично. Потому что Большому Волку — большая дорога: перед ним откроет двери столичный университет, и нельзя же ударить в грязь лицом.

У гимназистов, всех как на подбор детей хищников первой десятки, были кожаные портфели, готовальни с золотом и допуск в главную городскую библиотеку. Они бывали на дорогих курортах, они были одного круга и смотрели на Вердала со смесью жалости и недоумения, но это только пока: пройдёт всего несколько лет, и они станут в лучшем случае волками, а он…

А он будет Большим Волком. И они все — они все! — будут вспоминать с ужасом, что смели смеяться над ним.

Они все встанут перед ним на колени. Или будут прыгать на задних лапках, как цирковые шавки, и смотреть с обожанием.

Он запомнит каждого, каждого! Каждого, кто смеет сейчас смотреть косо, кто смеет ставить подножку, кто смеет тыкать пальцем и хохотать. И они заплатят за это.

Они заплатят сполна.

Четырнадцатилетие принято отмечать бурно и ярко, шумной вечеринкой и фейерверком. Вердала даже звали на парочку таких, но он не пошёл, да и звали только из вежливости. День тянулся за днём, месяц за месяцем, и Вердал вычёркивал из календаря даты, отсчитывая время до встречи с великой судьбой. Его собственный праздник выдался бедным и пустым.

«Ты же знаешь, — мягко заговорила мама как-то вечером, — что оракул иногда ошибается?»

Она тогда сильно болела, но эти слова Вердал занёс тоже в свой мысленный перечень смертельных оскорблений.

Всё это было не важно. Всё это никогда больше не будет иметь значения, потому что он станет Большим Волком, и все Кланы будут его.

Зенит был в том году над Марево-Хмарью, средних размеров городком к западу от столицы, славившемуся густыми летними туманами, смрадным болотистым духом и высокозольными торфяниками. Гостиниц в нём было целых четыре, но во всех них резво взвинтили цены, и Вердал поехал по социальной программе — на обшарпанном автобусе с сопровождением из старенького учителя и полицейского, проживанием в занюханной общаге барачного типа и питанием в заводской столовой. В группе были, помимо Вердала, трое ребят из маргинальных семей, шестеро приютских и полторы дюжины ублюдков-каталажников, имевших глупость попасться на дурацком правонарушении. Их сводили на целую одну экскурсию, занудную и снотворную. Потом велели тщательно причесаться, объяснили на пальцах, как дебилам, куда идти и что делать, а потом привели к Храму строем.

Небо горело тысячей цветных огней, и придурки из группы глазели на него, задрав головы и широко открыв рты. А в Вердале замешались густо предчувствие триумфа и страх: очередь тянулась медленно-медленно, и Большой Волк…

Станет ли Большой Волк ждать его там, на призрачных дорогах, как видела старая ведьма?

Он ждал.

Вердал барахтался неуклюже, привыкая к тому, как ноги пружиняще отталкиваются от вязкого воздуха, над ним гремела призрачная кавалькада, и там, впереди, сияла серебром колесница Полуночи. А чуть в стороне, на самой границе потустороннего, сидел, огромный и хмурый, Большой Волк.

Его нельзя было не узнать. Здесь нельзя было обознаться. Он был велик, и в его глазах горели звёзды.

Волк склонил голову, будто разглядывая Вердала. Улыбаясь и отчасти не веря — так просто?! — Вердал протянул к нему руки, и ладони утонули в густой серой шерсти.

Это длилось секунду, а потом зверь дёрнул огромной башкой и толкнул Вердала к процессии.

— Это вышло случайно, — торопливо говорил Вердал, захлёбываясь словами, — он видел меня! Он ждал!

Случайно или нет, но Вердал перекувыркнулся через голову и оказался вдруг среди сотен и сотен сияющих фигур. Они были, как косяк рыб, сверху и снизу, справа и слева, впереди и сзади, они пролетали мимо едва различимыми тенями, сплошным диким водным потоком.

Вердал кричал. И бежал назад, отбиваясь от сотен чужих морд. И плакал, и пытался идти по шерстяным спинам, и звал. Но Большой Волк остался где-то там, в стороне, в тишине, вдали от Охоты, и его никак нельзя было отыскать.

Он бежал до самого рассвета, пока потустороннее не стало, отгорая, гаснуть. Тогда его вывалило на снег у задних дверей Храма, голого и выдохшегося.

«Я буду Большим Волком, — шептал он, не вполне осознавая происходящее. — Я вернусь через год, я найду тебя, и я стану тобой. Это моя судьба.»

Его трясли за плечи и предлагали надеть хоть что-нибудь. Небесные огни потухли.

«Я буду Большим Волком, — повторял Вердал, натягивая колючий свитер, — я буду Большим Волком.»

Едва ли есть для подростка больший позор, чем бежать — но не стать двоедушником.

В том году из гимназистского класса бежали многие, и после каникул они мерялись зверями. Была пара волков, несколько лис, росомаха, горностай, филин, песец, рыси и барсук. Неудачников было, помимо Вердала, ещё двое: одна девочка, к огромному разочарованию родителей-лис, поймала корову, а заносчивый ботаник, мечтавший о вороне, — крота.

«Меня толкнули. У нас был контакт со зверем, но его прервали.» — Так объяснял Вердал тем, кто хотел слушать его туманные злые речи.