– Ха! – разразился он восклицанием, пока друзья его давились павлиньими мозгами. – Она хочет стать царицей Вавилонской! Собирается приехать сюда!

– Она всегда хотела этого, Александр, – сказал Гефестион. – Она же мать!

– Всегда? Хотела? – Александр ухмыльнулся. – Так расхочет. Я не хочу видеть ее. Змея…

– Воля твоя.

– Раз уж речь зашла о матерях… – продолжил Александр, отхлебывая вино из чаши. – Я хочу, чтобы Сисигамбрия, мать Дария, и все семейство его не испытывали никакой нужды. Пусть им оставят всех слуг и рабов и относятся так, как если бы они были моей семьей. Пусть живут в Вавилоне, в одном из дворцов, какой они сами выберут. Передайте это Гарпалу.

– Разумеется, Александр. Думаю, эти азиаты должны оценить твою щедрость и великодушие.

– Полагаешь? – спросил Александр, усмехнувшись.

Гефестион и Птолемей кивнули, хотя решение царя было неожиданным для них – выходило, что к своей родной матери он относится хуже, чем к матери врага своего. Они выпили еще по чаше. От персидского вина убранство шатра будто поплыло у них перед глазами, и даже Багоас начал казаться в какой-то миг вполне привлекательным юношей.

– Вы хотели сказать мне что-то? – спросил вдруг царь.

– Да, Александр, – отважился наконец Гефестион. – Мы достигли цели нашей миссии. Дарий повержен. Ты теперь законный царь Азии. – При этих словах Александр воссиял. – А это значит, что нам пора возвращаться в Македонию. Воины ропщут. Они давно не видели дома. Пора возвращаться.

Несколько мгновений царь молчал, но потом поставил чашу и сказал:

– Я понимаю тебя, друг мой. Однако многое изменилось..

– Но… – попытался прервать его Гефестион.

– Никаких но. Пока эти грязные шакалы, это отродье бешеной лисицы, изменники Бесс, Сатибарзан, Барсаэнт и Набарзан ходят по моей земле, мне не будет покоя. Они опасны. Мы должны уничтожить их. Пока мы не сделаем этого, миссия наша не может считаться завершенной.

– Александр, – вмешался в разговор Птолемей, – они изменники, спору нет. Но разве тебя они предали? Нет, они предали Дария. И следует возблагодарить богов за их предательство, иначе бы бегать нам за ними туда, куда сам Зевс не гонял своих быков. Пусть уходят на все четыре стороны. Если у них есть хоть капля мозгов, они не встанут у тебя на пути.

Александр задумался.

– Вы многого не знаете, друзья мои, – сказал он нарочито терпеливо. – Бесс, эта жалкая кучка верблюжьего навоза, уже надел на себя в Бактрах царскую диадему. Он провозгласил себя моим… законным наследником Дария и царем Азии. А еще он собирает новое войско, и другие изменники готовы поддержать его. Я не могу оставлять в тылу такого опасного врага. Раз уж мы забрались в эту глушь, надо покончить со всеми гадюками раз и навсегда. На небе не может быть двух солнц. У Азии не может быть двух царей. Завтра я объявлю об этом войску.

Птолемей и Гефестион тогда по здравом размышлении признали, что рассуждения сии лежат вполне в русле аристотелевой логики, потому и не стали спорить с царем. К тому же они смертельно устали, да и Дионис уже начал потихоньку простирать над ними опасную длань свою. Александр по-братски расцеловал обоих и отправил их на покой, в объятия Морфея. Уже уходя, расслышали они, как он через Гермолая давал поручение Эригию проследить за тем, чтобы тело Дария было умащено маслами и отправлено в Сузы, матери Дария, дабы она захоронила его по всем правилам, как царя, в усыпальнице Ахеменидов.

Ночью в забытых богами горах дул холодный ветер. Он свистел в острых скалах и сливался с заунывным волчьим воем. Звезды были далекими и тусклыми, и лишь красноватый диск луны зловеще выглядывал из-за черного хребта. Это была не Левкадия.

Александр…

Он стоял у них перед глазами. В его поведении не было бы ничего необычного, если бы не…

– Знаешь, – сказал Гефестион сыну Лага, – когда Александр сегодня прикоснулся ко мне, мне показалось, что это не он, а кто-то чужой.

Гефестиону в таких вопросах можно было верить. Все и впрямь изменилось. Только никто тогда и предположить не мог насколько.

Утром Александр вышел к войску. Вид его был не менее ужасен, чем накануне. Впоследствии он утверждал, что такими одеяниями мыслил привлечь к себе сердца своих восточных подданных. Это тоже было бы вполне по-аристотелевски, если бы столь безвкусное нагромождение роскоши, собранной со всех концов Азии, не вызывало улыбку у самих персов и мидян, не говоря уже о греках. На Александре был пурпурный хитон мидийского кроя, украшенный белыми лентами. Великолепие его плаща цвета молодой травы усиливали вышитые на нем ястребы. На повязанном по-женски золотом кушаке висел меч Дария, рукоять которого выточена была из цельного камня белого цвета и инкрустирована гранатами и турмалинами – индийская работа. Голову царя венчало и вовсе диво дивное – синий в белую полоску кидарис, украшенный металлическими пластинами, с эмалью и драгоценными камнями, концы повязки которого заканчивались бахромой и спускались на спину. Вдобавок ко всему царь был увешан с ног до головы украшениями с крохотными золотыми бубенчиками, звеневшими при каждом его движении. При виде такого великолепия воины скрывали улыбку – из уважения к тому, кто вел их от одной победы к другой, не ведая промахов. Не улыбались только Птолемей с Гефестионом. Если бы они не знали, кто сейчас пред ними, они решили бы, что это… Дарий.

Разумеется, царю удалось склонить войско на свою сторону – воины еще не знали ничего о случившемся. Александр щедро раздавал обещания и богатые дары. Каждый всадник получил по шесть мин, пехотинец – по две, и голосов тех, кто был недоволен продолжением похода, слышно не было. Царь объявил также об отпуске изрядно потрепанных боями ил в Грецию и замене их новыми, как впоследствии оказалось – на скорую руку составленными из бывшего воинства Дария. Воины ликовали.

Уже через месяц в Задракарте, столице покоренной Гиркании, Александр окончательно сменил македонскую одежду на персидские тряпки и подтвердил власть сатрапов, прежде правивших Парфией и Гирканией. Азиаты ходили теперь по лагерю македонцев, как будто это был их дом. А еще они падали ниц пред Александром, утопив лица в пыли, как делали они это веками пред всеми этими дариями и ксерксами. Царь пожелал было, чтобы так же к нему обращались и греки, но не стал настаивать на том – слишком уж сильна была у любящих свободу ненависть к рабским обычаям Востока. Но о своем намерении Александр не забыл. Еще велел он Эвмену вести каждый день запись царских деяний и поступков, наподобие того, как это делалось при Дарии. Тождество было полным.

Тревожное то было время. Славное воинство македонское, совершившее столько побед, стремительно сокращалось – часть воинов, получив деньги, уходила домой, другая гибла от стрел варваров, ледяных ветров Гиндукуша, красных песков и дизентерии. Их место занимали воины с Востока, которых Александр велел обучать по македонскому образцу. Сам он проводил время в пьянстве и разгуле.

С тяжкими боями прошли македонцы Ариану, Дрангиану и Арахосию, взяли мятежные столицы их Нарату и Артакоан. Сатибарзан и Барсаэнт, эти «гнусные изменники», были убиты, воинства их истреблены либо рассеялись и пополнили впоследствии силы македонцев. Но Александр уже не мог остановиться, он шел все дальше и дальше. Гром грянул во Фраде, что в Дрангиане. Открылся первый заговор против царя. Его зачинщиками были некоторые гетайры, во главе же заговора стоял Филот, входивший в круг Александра еще в Миезе, и отец его Парменион, правивший от имени Александра в Сузах.