После смерти Клита начались погребальные церемонии. Царь бил себя в грудь, отказывался принимать пищу и делал вид, что хочет прервать свою жизнь своей же рукой. Все ходили и уговаривали его, дабы не сотворил он этого, сохранив себя для новых свершений, но скорбное действо сие опять походило на представление в театре. Притворялся Александр не слишком старательно, и видно было, что он не слишком скорбит по своему убиенному другу. Да и сами погребальные церемонии продлились недолго – через несколько дней дано было новое представление.

Один из царских отроков, Гермолай – славный юноша, прошедший с македонцами весь путь от самой Греции, отказался обращаться к царю, упав ниц, лицом в землю, за что царь решил наказать его. Прямо на пиру пьяные гости Александра забили Гермолая ногами и всем, что попалось под руку. Среди забивавших были не только гетайры, но и назначенные недавно военачальники из азиатов. Птолемей ушел с пира в самом начале под предлогом проверки войска, да и не понимал он прелестей такого рода пиршеств. Не стал участвовать в нем и Гефестион. Александр заметил их уход. Когда же оба они явились на шум, то увидели лежавшее под лестницей тело Гермолая – тот был едва живой, весь в ужасающих кровоподтеках.

Наутро Гермолай умер. По приказу Александра было объявлено, что он учинил заговор против царя, за что и был подвергнут наказанию. Та же участь в самом скором времени постигла и находившегося при войске философа Каллисфена – племянника Аристотеля. Поводом к расправе послужило то, что он якобы советовал Гермолаю не кланяться царю и «показать себя мужчиной». На самом же деле философ в силу присущего ему ума догадался, что Александр – это Дарий, и не просто догадался, а решил написать об этом своему дяде в Грецию, одно из писем было перехвачено… Каллисфен был также причислен к сонму мифических заговорщиков, которых теперь отлавливали и казнили почти ежедневно. Все должны были усвоить – это может случиться с любым, нельзя становиться на пути у Царя царей, иначе…

Тем временем македонское войско по воле Александра вышло в новый поход. На сей раз в Индию. Сложно представить себе что-то более бессмысленное и губительное. Но Царь царей не умел останавливаться. Попервоначалу его военная тактика была загадкой даже для Птолемея, но потом он понял… О боги! Дарий не умел пользоваться македонским войском! Он не знал его! Да и откуда ему было знать, если он проиграл все сражения с этим войском и трижды позорно бежал с поля боя, имея перевес в воинах? Откуда царь Азии мог знать построение фаланги? Он водил свои лучшие илы, как будто это были толпы необученных варваров. Он бросал их в бой гурьбой, глупо и хаотично. Их топтали слоны и косили боевые колесницы. Они еле-еле могли защитить себя. Это было уже не то великое воинство, которое высадилось некогда в гавани ахейцев. Ни одной из побед, подобных Иссе или Гавгамелам, уже не было.

После двух-трех сражений потери македонцев стали ужасающими. Войско таяло на глазах. Однако оно бы так и продолжило свое безумное движение вперед, если б при переправе через Гифасис воины не взбунтовались, а за некоторое время до этого на берегах Гидаспа, в одном из сражений с индусами под предводительством царя Пора, Александр не был тяжело ранен – стрела попала ему в грудь. Тут же пал его любимый Буцефал. Был ранен и Гефестион. В тот день в некогда непобедимом македонском войске мало было тех, кто уцелел. Руку Птолемея задело копьем, но не сильно, потому он успел на помощь к Александру и отогнал от него толпу индусов, похожих более на обезьян, нежели на людей.

Прикрывая царя своим телом, Птолемей вдруг заметил взгляд их друга Певкеста, который оказался в свалке гораздо ближе к царю, нежели он, однако на помощь не спешил. Птолемей понял этот взгляд. Он будто кричал: «Зачем ты делаешь это, глупец? Если спасем его сейчас, потом он погубит всех нас! Оставь его! Пусть эти варвары довершат дело! Наша совесть будет чиста». Но тут же с другой стороны на Птолемея посмотрел лежавший на траве Гефестион. Глаза его уже начала заволакивать кровавая муть, но они молили: «Брат, спаси его! Это же он, наш Александр!»

Птолемей посмотрел на Александра. Тот лежал на земле, сознание оставило его. Из-под кирасы струилась кровь, пачкая золотые кудри. Не было ни Дария, ни царя Азии, ни бурдюков под глазами. Пред будущим царем Египта лежал его брат, тяжко раненный и нуждающийся в помощи. Укорил себя Птолемей за сомнения и крикнул воинам, чтобы прикрыли их. Удалось ему срезать с царя доспехи и извлечь из раны наконечник стрелы – она вошла неглубоко, двумя пальцами ниже соска. Рану наскоро перевязали, царя спешно унесли с поля боя. Само сражение закончилось с неопределенным результатом – Пор ушел, но мог в любой миг вернуться. Непобедимое македонское воинство зализывало раны, как подранный лис. Пути вперед не было.

Птолемей лежал в своей палатке и залечивал руку, когда к нему неслышно вошел Багоас – тот самый евнух, неизменным атрибутом царской власти переходивший по наследству от одного шахиншаха к другому. Он пришел сказать, что царю совсем плохо, он весь в жару и бредит, никого не узнает и к себе не подпускает и все время повторяет два имени – Птолемея и Гефестиона. Поскольку последний тоже лежал при смерти, сын Лага поспешил к царю в одиночку. От боли и страданий терзавший того дух Дария ослаб, как это было в Гиндукуше, и перед Птолемеем снова был настоящий Александр. Он лежал слабый и истекающий кровью.

Семь дней провел Птолемей в царском шатре. Александр бредил, ничего не видя вокруг, Птолемея он узнавал. Тот поил его горячим вином, обтирал уксусом и перевязывал рану. Врачеватели тут были бессильны – они лечили тело, а не дух, да и то – скверно лечили. Александр ничего не забыл – ни склонов Бермия, ни смолистых кедров, ни звезд, падавших прямо в руки. Только помнил он это лишь тогда, когда сознание оставляло его. Через семь дней Александр пришел в себя и снова не узнал своего брата. Птолемей сразу понял это по его взгляду и тихо удалился. Тяжко ему было смотреть на то, как нечистый дух снова берет верх над сыном бога.

Единственное, с чем Александру повезло в Индии, так это со жрецами и философами. Они сразу признали его живым богом. А какой-то проходимец Калана, которого по чьему-то недосмотру обозвали гимнософистом, так и вообще увязался за царем. Потом оказалось, что он поклоняется местной богине смерти, но кого в те поры это волновало?

Потом была дорога назад. Македонцы позорно ушли из Индии, оставив там обозы и раненых. А также тех, кого царь посчитал ненадежными. На переправе через Инд вода унесла все припасы. Потом была раскаленная пустыня Гедросии, где полегли остатки некогда великого воинства. Когда оставшиеся в живых добрались-таки до Кармании, одной из забытых богами персидских сатрапий, на них больно было смотреть. Это была горстка жалких оборванцев. Но несмотря на это, тут же были назначены торжества, жертвоприношения и игры по случаю никому не известной победы, где пировали целый месяц – то ли празднуя чудесное спасение, то ли убиваясь по тем, кого уже не вернуть. Трезвым Александра с этих пор не видали – он возлежал на ложе, икал и выводил руками в воздухе замысловатые загогулины, долженствующие показать его таланты великого полководца. Вино и пиво лились рекой. По ночам же вокруг сатрапского дворца разъезжала процессия, во главе коей, освещенная факелами, двигалась запряженная ишаками повозка, на которой восседал вконец упившийся Царь царей – почти голый, но в высоком парадном кидарисе – и разбрасывал повсюду золотые монеты.