Походило это на бред Дария, хотя… Жалость шевельнулась тут в сердце сына Лага. Вспомнил он клятву, данную много лет назад на склонах Бермия. Надо было решаться. Птолемей подошел тогда к Александру и дотронулся до его горячего лба. Царь тихо застонал. В руке у Птолемея был нож, но он не мог сделать то, в чем поклялся когда-то Зевсом и Аполлоном. Подло и бесчестно было убивать слабого, пускай и был тот едва ли не средоточием зла. Снаружи свирепствовала снежная буря, а они затерялись где-то в бредовых видениях царя на самом краю мира. Пути обратно не было.

– Гефестион… – пробормотал Александр.

– Я не Гефестион. Я брат твой Птолемей…

– Брат… – хрипло выдохнул царь.

На краю мира дул ледяной ветер. Птолемей прошептал Александру:

– Ты помнишь – там, в Миезе… Кедры, цикады и звезды, которые падали прямо на нас? Помнишь?

– Я помню, брат, – отвечал во сне Александр.

– А помнишь – запах смолы и лица друзей?

– Помню.

– А помнишь, какую клятву дали мы тебе?

– Да.

– Не забывай этого, слышишь?

Царь только всхлипнул в ответ. Наутро он пришел в себя и не узнал брата. Глаза его были холодными и далекими, как небо в этом забытом богами краю. Он вопросительно посмотрел на сына Лага, и тот оставил его палатку. Македонцы продолжали свой бессмысленный поход.

В Бактрах Бесса не оказалось – он бежал оттуда накануне. И снова началась большая охота. Македонцы переправились через Окс – на местном наречии река называлась Кипящей водой, и вовсе не напрасно дали ей такое имя, – где потеряли немало людей. Поскольку Бесс сжег все лодки и паромы, македонцы переправились на тот берег на бурдюках. Тяжелая переправа не помешала им тут же взять город Тармиту. Птолемей между тем начал ощущать, что Александр тяготится его присутствием – должно быть, он подозревал, что в бреду, не имея власти над разумом своим, позволил себе лишнее. Посему во главе отборных сил сын Лага услан был в Каршинскую степь на поимку неуловимого Бесса. Ровно через тридцать дней царю доставлен был сей самозванец, закованный в цепи, как царь того пожелал. Александр встретил своего заклятого врага, стоя на царской колеснице, облаченный в самое свое нелепое одеяние, весь в золоте, драгоценных камнях и павлиньих перьях.

– Приветствую тебя, царь Азии! – сказал он Бессу с издевкой в голосе. – Только не вижу я твоих бесчисленных воинов. Да и украшения у тебя не царские что-то.

– Гореть тебе в вечном пламени, Ариман! – прорычал Бесс в ответ.

– Ха! Ты полагал, что царем Азии можно стать, убив Дария? Как бы не так! Смотри мне в глаза! Смотри! Узнаешь меня?!

Бесс поднял косматую голову и загноившимися полубезумными глазами глянул на Александра. И уже через миг забился в цепях, крича как сумасшедший. Птолемей разобрал только персидские слова – «Артаксеркс», «шакал», «Кодоман» и «проклятие». Смысл сказанного был для него темен.

– Вижу, что узнал, – сказал Александр с усмешкой. – А теперь уведите его. Отрежьте ему нос и уши, как свинье. И пусть его предадут самой позорной и мучительной казни – распятию!

– О шахиншах, не делай этого над рабом твоим! Он верно служил тебе! – заорал Бесс, упав в пыль лицом. – Он не предавал тебя! Даруй мне скорую смерть!

– Предатель и убийца лучшего не заслуживает. Знаешь, на кого ты замахнулся? Знаешь? Увести его! – Этот приказ был обращен к охране.

Остаток дня даже бывалые македонцы старались не смотреть в сторону главной площади Тармиты и не слышать дикие вопли Бесса и его приспешников, доносившиеся оттуда. Потом уже те, кто был там, поведали остальным, что перед самым концом своим Бесс успокоился, хитро сощурил залитые кровью глаза и сказал:

– Вот погодите… Сейчас он разделается со мной… Узнал я его… Но вы будете следующими… Ни один из вас не вернется домой… Ни один…

– А кто? Кто разделается? – спросили его. – Александр?

– Этого я вам не скажу… Проклятье на головы ваши!

Бесс скончался в муках, так и не сказав того, о чем Птолемей давно уже догадался. Слова Бесса тяжелыми слитками ложились в копилку того знания, которое никому и никогда не добавляло еще радости. На пиру по случаю избавления края от самозванца после обильных возлияний сын Лага надоумил простодушного Онесикрита спросить у царя о том, что ожидало их всех в дальнейшем.

– Александр, – начал Онесикрит, вальяжно развалившись на ложе и отпивая из кубка, – вот мы дошли до границ царства Дария. Все самозванцы повержены. Что далее? Мы возвращаемся домой, в Македонию, с колесницами, полными золота?

Царь молчал, поигрывая концом своего расшитого сердоликами кушака. Ничего хорошего это молчание не предвещало.

– Я понимаю, – сказал он наконец, – что все вы устали и хотите домой. Но пред нами лежит Согдиана…

– Ну и что? – продолжал Онесикрит, слывший простаком. – За Согдианой наверняка есть еще какая-нибудь Скифия, за ней – Сарматия, а за ними – так и вовсе Гиперборея, куда Зевс быков не гонял. За каким Ариманом, как сказали бы персы, нам туда тащиться? Вина и баб нам и так хватит до конца наших дней!

Грянул хохот. Царь на сей раз был ласков и терпелив.

– А то, мой милый Онесикрит, – ответил он, – что Согдиана – мятежная сатрапия. Семена бунта зрели в ней издревле.

– Ну и пусть бунтует. Нам-то что? Мы вон как далеко!

– Ты не понимаешь, Онесикрит. Согдианой не удалось овладеть в свое время ни Дарию, ни Артаксерксу. Неужели мы хуже их? Слабее? К тому же там есть золото, много золота. И еще там засели поганые последователи этого местного пророка – никак не могу запомнить его имя! – которые обозвали меня воплощением Аримана.

Птолемей ждал такого ответа. Шахиншах был зол, что в свое время Согдиана не покорилась ему. Теперь он пришел к ее рубежам с новыми силами и в новом обличье. Царь Азии не умел останавливаться и забывать.

Македонцы вступили в Согдиану. Более мерзкую войну трудно было себе представить. Из-за каждого камня в них летели отравленные стрелы. Вокруг были только скалы и пески. Грязные речушки казались парадисом среди бескрайних пыльных пустошей. Ночью здесь было холодно, днем стояла удушающая жара, и изо всех щелей лезли варвары – дикие и воинственные. Все города их и становища полны были человеческих костей, своих и чужих, – таковы были их странные обычаи. Ни один обоз не доходил до войска без потерь. В двух шагах от дороги любого ждала верная смерть. На вражеские вылазки македонцы отвечали убийством тех, кого удавалось поймать, но это ничего не давало, поскольку в этих забытых богами местах почти никто не жил, а жизнь тех, кто жил, не ценилась никем. Это была не война, а какая-то бессмысленная резня. Зачем царю Азии нужна была эта земля? Только потому, что она однажды не покорилась ему?

В конце лета македонцы минировали Яксарт и взяли несколько горных крепостей, самая крупная из которых называлась Курушкат, Город Кира. Отсюда сей великий завоеватель начал свой путь к славе, ибо здесь находилось сердце Азии. Здесь же македонцам пришлось сразиться со скифами и хаомаваргами: они внезапно нападали и так же внезапно уходили в степь, где настигнуть их не представлялось возможным. Противостоять им было непросто, ибо ездили они по двое на одном коне и умели в один миг являться целыми толпами там, где их не ждали. Все селения на пути были сожжены, все колодцы – испорчены. Войско страдало от ран, болезней, голода и жажды. Сам Александр был дважды ранен и подхватил дизентерию – как и многие воины его.