— Ники, только никакой слабости! Кто из нашего окружения заслуживает видеть мои страдания?

Испытываемое к этим подлым трусам отвращение все же действовало ей на нервы. Царь хотел как можно скорее замять все это дело.

Но Александра придерживалась другого мнения и решительно требовала, чтобы правосудие восторжествовало, независимо от высокого положения убийц. Нужно было, по ее мнению, принять самые строгие меры против всей этой дворцовой камарильи, которая являлась вдохновительницей этого ужасного преступления.

Царь, низко опустив голову, сказал своему адъютанту:

— Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью мужика!

Без умолку звонил телефон. Один за другим великие князья заступались за молодого великого князя Дмитрия.

Но Николай оставался твердым как гранит.

— Убийство — всегда убийство! Виновные будут наказаны, — ответил он.

Сестра царя, великая княгиня Ольга Александровна разделяла с братом испытываемый им стыд.

— Мы говорим только о двух именах, которые сегодня ассоциируются с этим преступлением, — это имя великого князя, внука царя-Освободителя, и имя отпрыска одной из наших самых аристократических семей, к тому же мужа одной из дочерей великого князя… в деле замешан мой собственный племянник, — это только показывает насколько низко все мы пали…

Великий князь Дмитрий получил приказ в тот же вечер отбыть в расположение русской армии, действовавшей в Персии. Феликса Юсупова отправили в ссылку в одно из его имений на юге.

Александра была возмущена до глубины души.

— Как это так! Это чудовище, этот убийца, подлый трус, который может вызывать у всех нас только одно омерзение, сохраняет жизнь? Как же можно допустить, чтобы он вышел сухим из воды?

Царь взял руку жены и, прильнув к ней долгим поцелуем, признался ей в своей слабости:

— Алики, но ты подумай о популярности Феликса в народе, его отношениях с Думой… Сейчас все его считают главным героем. Я ничего не могу с ним сделать, только немного обуздать. Для чего мне углублять яму, разделяющую меня с Государственным советом?

В конце концов она согласилась с мужем.

Такая слепая вера в тех, кого она любила, всегда поддерживала императрицу в самые трудные моменты в жизни. Николай был прав. И, возможно, по воле Господа, сильнейшие, безграничные угрызения совести станут для Феликса Юсупова куда более жестокой карой, чем даже смерть.

Несколько недель Николай пребывал в такой ужасной депрессии, которая была куда хуже одиночества, избранного Александрой. Он уже не совершал свои знаменитые утренние прогулки пешком, к которым так привык.

Казалось, им овладевала накопившаяся столетиями усталость. Никто не осмеливался подойти к нему, никто, кроме жены и детей. Он подолгу стоял в парке, глядя на проплывающие над головой облака.

Первую аудиенцию он дал Родзянко, который пришел к нему, чтобы обсудить множество повседневных проблем, проблем, которые было не так просто решить, — снабжение войск, организация санитарных поездов, нехватка боеприпасов, упорное продвижение вперед противника. Этот государственный муж что-то говорил царю, а тот, подойдя к окну, прошептал:

— Вы только посмотрите, какое чистое небо над головой! Какие красивые леса вокруг! Какая тишина! Вот где по-настоящему отдыхаешь душой! Забываешь обо всех интригах, о всех треволнениях. Как здесь близко подходишь к Богу!

Как глава государства он знал, что духовный отдых, передышка, ему не предназначены Судьбой. Даже если все считали продолжение войны делом бессмысленным, он должен был притворяться, проявлять смелость, не утрачивать надежды…

Он вызвал генерала Гурко и передал ему патриотическое воззвание, с которым он хотел обратиться к армии, в которую все еще верил.

«Час мира еще не пробил, Россия еще не выполнила всех обязательств, навязанных ей этой войной, — среди многих других, — право свободного использования проливов для судоходства, завоевание Константинополя, а также восстановление независимой Польши.

Так будем же неколебимы в своей вере в скорую победу!

Бог благословит наши армии. Он откроет им источник вечной славы и пожалует нам мир, мир, достойный наших героических подвигов, и будущие поколения будут благоговейно хранить по вас святую память!»

Сети клеветы все плотнее окутывали несчастную Александру. Все посетители, побывавшие в рабочем кабинете царя, в один голос утверждали, что монарх находится в ужасном состоянии глубокой депрессии, и в связи с этим обвиняли императрицу в том, что это она подсыпала ему какого наркотического снадобья. Любая ложь, любая пакость, все использовалось, ее хулители ничем не брезговали, лишь бы побольше досадить этой мужественной женщине, которая лишь впустую растрачивала всю свою энергию.

Ее заклятые враги забывали об одном, — что она здесь была ни при чем, царь уже и без нее давно все больше становился неврастеником.

Год 1917-й наступил в обстановке полного упадничества. С каждым днем Николай выражал все большее безразличие к несчастьям, обрушивающимся на Россию, Александра, напротив, демонстрировала свое героическое мужество, была активной и деятельной.

В отличие от царя она знала о тех ужасных предсказаниях Распутина: «Если я умру, если вы покинете меня, то потеряете и сына, и корону за шесть месяцев».

В отличие от Николая она еще чувствовала под ногами твердую почву, ее окружали дети, — сын и ее дочери, — и она не имела права поддаваться отчаянию, терять последнюю надежду. Наплевать ей на все новые преграды, все более непреодолимые, которые множились с каждым днем. Главное — это любовь, которая без изъяна, любовь единственная, уникальная, которая останется у нее на всю жизнь, такая чистая, неоскверняемая. Она была ей благодарна, прежде всего, ей, потом России, своему сыну за то, что сумела сохранить хладнокровие, и искала в молитвах, в своих медитациях свет Божий, который поможет ей справиться со всеми проблемами. Эта замечательная женщина, слишком недооцененная историками, продемонстрировала всем силу своего характера, и все различие в темпераментах, ее и ее мужа.

Александра со своей энергией, со своей склонностью всегда побеждать, сумела отсрочить заговор по ее физическому устранению, который все плели вокруг нее.

Ее обвиняли в проведении политики с присущим ей фатальным деспотизмом. Увы! Как же она могла проводить такую безрассудную политику, если она была незнакома с государственными делами, а ее жизнь в постоянном беспокойстве за своего сына, ее роль первой сестры милосердия империи, несущей ответственность за соблюдение гигиены и сохранение здоровья, как на фронте, так и в тылу, не давали ей возможности принимать участие в правительственных интригах.

Она оставалась глухой, может и напрасно, ко всем тем, кто болтал о падении престижа империи и императора.

Но как просто было всем этим предателям, которые с каждым днем все больше завладевали рычагами войны и правительства, обвинять ее в обратном. Они ничем не пренебрегали, использовали все, чтобы доказать, что она куда больше немка, чем русская, и стремится заставить царя заключить тайный договор с его врагами, договор, направленный против интересов народа.