то же время революционные символы могли стать инструментом самоорганизации стихийных массовых движений различного толка.

Завоевание страны революционными символами шло неравномерно. Становясь общепризнанными, порой официальными символами в одних регионах, они некоторое время упорно отрицались в других. Это не могло не создавать известного политического напряжения, провоцировало борьбу за власть, в которой участвовали как члены местных партийных организаций, так и многочисленные беспартийные активисты, быстро политизирующиеся в условиях революции. Распространение революционных символов порой служило знаком влияния различных политических сил. Например, символы играли немалую роль в конфликтах военного командования и войсковых комитетов. Соответственно, усиление влияния войсковых комитетов проявлялось в распространении и легитимации революционной символики. Но иногда именно борьба вокруг символов служила катализатором, исходной точкой таких конфликтов, победителями из которых в конце концов выходили войсковые комитеты.

В 1917 г. вся система революционных символов была общей для основных российских социалистических политических партий вне зависимости от их положения в современной политической жизни и отношения к важнейшим политическим вопросам. Конкуренты, а порой и враги, использовали одни и те же символы для политической идентификации и мобилизации, стремились их распространять, способствовали их сакрализации.

Усиливающаяся монополия революционных политических символов становилась важнейшим фактором политической борьбы. Шел процесс фактического утверждения этих символов в качестве символов нового строя. Большевики, захватывая власть, поддержали этот процесс, придали ему новый импульс и осуществили его юридическое оформление.

Соответственно, политическая борьба проявлялась не только как борьба между символами «старого режима» и символами «новой жизни», но и как борьба за революционные символы между политическими силами разного толка, которая шла сразу в нескольких направлениях. Во-первых, политические партии стремились представить лишь себя истинными носителями данных символов. Во-вторых, различные политические силы выстраивали различную иерархию одних и тех же символов. Можно проследить, что большевики, широко использовавшие первоначально «Рабочую марсельезу», главный символ Февраля, выдвигают постепенно на первый план «Интернационал». Для других же социалистов «Интернационал» был важным, но все же второстепенным символом. Наконец, в-третьих, ведется борьба за «правильный перевод» символов. Различные силы выдвигают на первый план какое-то определенное значение данного символа.

Сам характер символов революционного подполья наложил серьезный отпечаток на весь ход политической борьбы. Видение мира, предлагавшееся этими символами, само по себе ориентировало на «углубление революции». Сторонники классового мира, общенационального единства и продолжения войны не могли на них опираться полностью и безоговорочно.

Большевики же стремились представить себя достойными и единственными хранителями системы революционных символов. И постепенно им удается добиться в этом направлении важных успехов: если первоначально некоторые их противники пытались использовать красный флаг и песни революции как свои символы, то со временем, большевики предстают защитниками святых символов революции от сторонников реставрации символов «старого мира». Ленин и его сторонники смогли завладеть символическим арсеналом Февраля, они сумели его использовать и развить. И это было их важнейшей политической победой.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

А.Ф. Керенский, крайне не любивший публично признавать свои собственные ошибки, в конце своей жизни все же отмечал, что Временному правительству следовало бы создать новую государственную символику: «Ну, разве что гимн следовало бы принять другой, ведь мы пели „Марсельезу“. Может быть, флаг нужен был новый, не знаю». А в середине 60-х годов значок в форме трехцветного российского флага был приколот к лацкану пиджака бывшего главы Временного правительства[1060]. Стремление переписать собственную историю, собственную биографию, присущее многим бывшим политикам, было весьма характерно и для Керенского. Это проявлялось в его мемуарах, в которых он стремился предстать гораздо более умеренным, современным и «западным» политиком, чем он был в 1917 г. на самом деле. Но это же проявлялось и в его символических поступках: человек, много сделавший для утверждения красного флага, «Рабочей марсельезы» и других революционных символов, включая «Интернационал», в старости использовал символ «старого режима», совершенно неприемлемый для Керенского-политика эпохи революции. Это само по себе является признанием той роли, которую играли политические символы в ходе Российской революции 1917 г.

В начале XX в. в России сложилась своеобразная политическая контрсистема — революционное подполье. В разные периоды, в различных странах существовали и более развитые структуры подполья, однако, в отличие от русского образца, их действия были направлены, как правило, против чужеземного господства. В России же подполье часто было направлено против «своей» империи. Несмотря на полицейские репрессии и разоблачения, несмотря на внедрение в ряды подпольщиков информаторов и провокаторов, структуры революционного подполья воссоздавались вновь и вновь. Возрождение организаций революционного подполья облегчалось наличием специфической политической культуры, которая была создана благодаря творческим усилиям нескольких поколений участников протестных акций и революционных интеллектуалов. Так, появились сотни стихотворных текстов, на основе которых были созданы десятки популярных революционных песен. При этом их авторы ориентировались на европейскую революционную и социалистическую традицию (особенно ощутимо здесь влияние французской и польской революционных традиций).

Субкультура революционного подполья вступила в диалог с субкультурами различных социокультурных групп, возможно, это и было важным фактором ее саморазвития. Так, нельзя не видеть связь субкультуры подполья с культурой российской интеллигенции. Традиция революционного подполья оказала немалое воздействие и на формирование особой субкультуры «сознательных рабочих», т. н. «рабочей интеллигенции».

Практически все важные революционные символы были созданы до революции 1905 г. Можно предположить, что в ходе Первой российской революции и в последующий период, в новых условиях, потенциальные творцы революционных символов нашли иные способы для политического и творческого самовыражения. Однако в этих условиях революционная символика получила широкую известность, революционные символы тиражировались. В это время политическая культура подполья проникала и в массовую культуру.

Февральская революция на какое-то время объединила совершенно несоединимые политические движения, сплотившихся против общего врага — «темных сил». При этом сам этот термин мог «переводиться» совершенно по-разному. «Темные силы» в одних случаях означали Распутина и так называемых распутинцев, в других — «германскую партию» и «немецких шпионов», «придворную партию» и некий «черный блок». Черносотенцы именовали так евреев и масонов, социалисты же — монархистов, а то и «буржуев». Против «темных сил», этого «общего» врага России, в Феврале выступили республиканцы и монархисты, социалисты и предприниматели, сторонники войны и ее противники, приверженцы империи, сторонники национальной автономии и сепаратисты.

Но, преследуя различные задачи, в целях политической мобилизации они часто использовали одни и те же символы, хотя и не всегда отождествляли себя с ними. Февральская революция происходила под красным флагом, под звуки французской «Марсельезы» и под пение русской «Рабочей марсельезы». Для одних это были давние важные и дорогие символы. Некоторые же активные участники Февраля либо вынужденно терпели революционную символику, либо пытались тактически ее использовать в своих интересах. Однако даже подобное толерантное отношение к революционной символике ради