Тюмень, Юрьев), и социал-демократы — меньшевики, большевики, объединенные организации — (Москва, Александрия, Бийск, Екатеринодар, Казань, Красноярск, Харьков). Выпустили песенники и петроградские издательства большевиков («Прибой», «Жизнь и знание»). Песенники выпускали и издательства всевозможных Советов и комитетов — Совета рабочих депутатов Москвы, Совета солдатских депутатов Владивостока, Самарского совета крестьянских депутатов, Совета солдатских депутатов Томского гарнизона, полкового комитета 539-го Боровского полка. Секция же распространения идей народовластия Гельсингфорсского совета депутатов армии, флота и рабочих осуществила несколько изданий песенников.

Многие песенники, выпущенные партийными организациями, Советами и комитетами, издавались специально к «праздникам свободы» и к празднику 1 мая.

Но песенники выпускались и частными, коммерческими издательствами. Это само по себе свидетельствует о популярности революционных песен, очевидно, предполагалось, что выпуск подобных брошюр будет приносить прибыль.

Не удалось обнаружить песенники, изданные конституционно-демократической партией. По-видимому, российские либералы в это время не могли считать песни революционного подполья «своими», собственных же политических символов они предложить не смогли.

Революционные песни пели на отдыхе, их заказывали и ресторанным оркестрам. Ситуацию сразу же уловили производители граммофонных пластинок, немедленно приступившие к выпуску соответствующих дисков. Реклама фирм обещала: «…Вскоре Свободная Россия услышит на знаменитых пластинках „Пишущий Амур“ все лучшие и любимые номера революционного репертуара». Киевская фирма «Электрофон» гордилась тем, что начала выпускать «свободные» пластинки «с первых дней революции». Реклама завлекала: «Русский соловушко — Мария Александровна Каринская исполнила весь свой новый репертуар цыганских романсов и песен свободы». Фирма выпустила, разумеется, запись «Рабочей марсельезы» в исполнении хора А.А. Кошица под аккомпанемент оркестра С.Т. Аббакумова. «Электрофоном» были выпущены также украинский национальный гимн и гимн сионистов. Московское акционерное общество «Граммофон» подготовило серию пластинок «Гимны, песни и речи свободы». Так, поступили в продажу несколько записей «Марсельезы». «Русская марсельеза» звучала в исполнении хора Московского государственного театра. Различными фирмами было также выпущено не менее трех записей революционного похоронного марша («Вы жертвою пали»). Чаще всего в 1917 г., разумеется, выпускались пластинки с записями «Марсельезы», затем следовали записи революционного похоронного марша («Вы жертвою пали…»). Известно также не менее двух записей «Варшавянки» и двух — «Интернационала»[1033]. Существовал, безусловно, немалый спрос на пластинки такого рода. В каких ситуациях люди слушали пластинки с записями революционного похоронного марша? Во всяком случае, спрос на такую продукцию свидетельствовал о крайней политизации частной жизни.

Революционные песни политизировали досуг. Солдаты разучивали их подчас по собственной инициативе, в свободное время, пели «для души». Офицер-монархист записал 17 апреля в дневнике о своих драгунах-малороссах: «Но не украинские песни поют они, не старые полковые песни, которые мы слушали среди турецких пустынь, персидских степей и перевалов, и среди снегов Западного фронта. Нет, — они изволят петь „Марсельезу“, да и поют они ее плохо, иногда ошибаются и в словах, и в напеве. Но стараются, как дети, и все стройнее и стройнее звучит нерусский напев… снова громко прозвучал какой-то революционный напев. Надо закрыть окно, в которое врывается новая, победная, гордая песнь»[1034].

«Мода на революцию» продолжалась несколько месяцев. Послефевральская эйфория сменилась разочарованием и апатией, внимание все большего числа людей оказалось сосредоточено на житейских, бытовых проблемах своих семей. Однако сам факт участия рыночных структур в распространении символов революции необычайно важен. Он отражал огромный массовый спрос на революционные символы. С другой стороны, производители и продавцы, естественно, были заинтересованы в сбыте своего товара — революционных символов — рекламировали его, провоцировали спрос различными способами. Парадоксально, но наряду с социалистическими политическими партиями именно предприниматели немало сделали для распространения революционной и социалистической символики, которая нередко провоцировала затем борьбу против «буржуазии».

3. Время в политической культуре революции

Для любой революции важной идеологической проблемой становится проблема определения своего места в истории, истории всемирной и национальной. Некоторые революции воспринимались как тотальный разрыв с прошлым, начало революции рассматривалось как своеобразная новая точка отсчета, как начало «новой истории». Другие же революционные идеологии связывают перевороты с определенными тенденциями прошлого, конструируется революционная генеалогия нового государства, нового общества. Между различными моделями революционного времени и различными сценариями развития революции существует определенная связь: тотальное отрицание прошлого, декларируемый разрыв с традицией запускает механизмы углубления революции и радикализации политического процесса.

Временное правительство просто вынуждено было создавать свою историческую традицию. Так, уже 16 марта 1917 г. постановлением Временного правительства было отменено празднование «царских дней» (дни рождения и тезоименитства императора, царицы и наследника, дни восшествия на престол и коронования императора — эти праздники до революции имели государственный и религиозный характер). Встал вопрос о создании новых общенациональных праздников. Министерству внутренних дел поручалось выработать соответствующие предложения и представить их правительству. Первый проект был подготовлен и 11 мая направлен для обсуждения в Министерство народного просвещения. В этом документе планировалось установить три общенациональных праздника: 19 февраля — день освобождения крестьян от крепостной зависимости; 17 октября — «день установления в Российском Государстве первого конституционного строя» и 27 февраля — «В память Великой Российской революции, когда сам народ в лице Исполнительного комитета Государственной Думы взял власть в свои руки». Показательно, что само описание последнего праздника соответствует определенной идеологии: в массовом сознании стремились закрепить мысль о решающей роли Думы в перевороте. Обсуждался вопрос и о придании государственного статуса празднику 1-го мая (18 апреля старого стиля), который в 1917 г. был объявлен в государственных учреждениях неприсутственным днем. Однако это предложение было отвергнуто, видный чиновник Министерства внутренних дел дал следующее заключение: «1-е мая праздник рабочих, и даже не всех рабочих, а только социал-демократов-интернационалистов. Поэтому едва ли соответственно устраивать всенародное празднование для партийного праздника. За границей 1-е мая — только партийный праздник». Предлагалось также сократить и число религиозных праздников, отмечаемых как государственные. Предложение МВД было направлено в Министерство юстиции и Святейший Синод, все ведомства отнеслись к нему сочувственно[1035]. Как видим, чиновники Временного правительства пытались установить связь между революцией и российской либеральной традицией.

Однако концепция исторического времени, предлагавшаяся всей системой революционных символов, совершенно противоречила тому видению истории, которое предлагалось чиновниками Временного правительства. Революционная символика оказывала огромное влияние на политическое сознание участников событий. Революционные песни оказали воздействие на риторику лидеров революционного периода. Автор классического исследования, посвященного языку революционной эпохи, отмечал: «Образы мстителя за угнетенных, образы железа и крови, хищного зверя, гидры с миллионом щупалец, грандиозного пламени, вихрем бушующего по всему миру, представляются в речах революционных деятелей»[1036]. Можно лишь добавить, что те же образы использовались и ранее в милитаристской пропаганде различных воюющих стран в годы Первой мировой войны. Это делало аудиторию революционных лидеров еще более восприимчивой