Несколько почетных старшин вместе с губернатором города тотчас отправились к сераскиру объявить, что граждане желают сдать город. Пораженный неожиданным поворотом дела, сераскир долго старался отклонить их от этого решения то убеждениями, то угрозами и, наконец, сказал: “Делайте, что хотите, но я и мои паши не будем видеть этого несчастья: мы оставим город” – “Ты и твои паши в дни мира и спокойствия были нашими правителями, и теперь в дни бедствия должны разделить наш жребий,– отвечали старшины и объявили, что никого не выпустят из Арзерума. У сераскирских ворот тотчас поставлен был караул из жителей, а Мамиш-ага тайно отправил в русский лагерь гонца с известием о том, что происходит в городе. Это и была та самая записка, которую Паскевич получил двадцать пятого июня во время торжественного обеда.

Между тем русский корпус, ночевавший в этот день на реке Наби-Чай в двадцати верстах от Арзерума, с рассветом уже готовился двинуться дальше, но вдруг дали знать о прибытии двух турецких чиновников. В одном тотчас узнали Мамиш-агу, другой был Капиджи-баша, то есть начальник городских ворот. Они привезли от сераскира просьбу прислать уполномоченное лицо для заключения капитуляции, а Мамиш-ага кроме того вручил главнокомандующему письмо от арзерумских жителей.

“Мы совершенно поняли смысл присланной нам прокламации,– сказано было в этом письме.– Чувства великодушия и человеколюбия, вас отличающие, внушают вам намерение сохранить мусульман и невинные семейства, живущие в Арзеруме. Поэтому просим прислать к нам уполномоченного, дабы сераскир, паши, улемы и вельможи арзерумские могли вступить с ним в переговоры”.

Капиджи-баша словесно подтвердил всеобщую готовность арзерумских граждан к добровольной покорности, но заметил, что никак не ожидал найти наши войска так близко от Арзерума. “Сераскир и народ,– говорил он,– полагают, что вы еще далеко, под стенами Гассан-Кала, теперь, увидя русских у ворот Арзерума, буйная чернь легко может воспламениться фанатизмом, и тогда трудно будет ручаться за последствия”. К этим словам Капиджи-баша прибавил, что около Арзерума войска не найдут даже воды для лагеря, так как все родники находятся под выстрелами городской обороны и советовал Паскевичу вести переговоры отсюда.

Такая забота о русских интересах показалась главнокомандующему подозрительной. “Турки, кажется, желают задержать нас, но это им не удастся,– сказал он начальнику штаба и, обратясь к Капиджи-баши, прибавил: – именно только у ворот Арзерума я и предложу вам свои условия”.

Тотчас ударили подъем и войска тронулись. По пути Мамиш-ага нашел удобный случай сказать Паскевичу: “Вы хорошо делаете, что идете вперед. Сераскир с намерением отдаляет сдачу города под разными предлогами; он ожидает подкреплений – Кягьи уже идет из Аджарии. Мне нельзя было сказать вам это при товарище. Но вы сами поняли дело”.

За речкой Наби-Чай кончается Гассанкалинская равнина и начинается подъем на хребет Деве-Бойне, где дорога пролегает по узким горным ущельям. Порывистый, чрезвычайно сильный ветер и движение войск по известковому грунту подняли такую страшную пыль, что затемнили солнце, в двадцати шагах ничего нельзя было видеть.

В четырех верстах к востоку от города корпус остановился и занял позицию на берегу ручья с холодной ключевой водой. Далее воды действительно не было до самого фонтана, устроенного под выстрелами крепости.

Как только в Арзеруме заметили появление русских войск, часть турецкой конницы тотчас вышла из города и, рассыпавшись в поле, завязала перестрелку с казаками; войска между тем разбивали лагерь, а главнокомандующий готовил в это время ответ на письмо арзерумских граждан, которое Мамиш-ага и Капиджи-баши должны были доставить по принадлежности. Вместе с ними поехал и генерал-майор князь Бекович-Черкасский, уполномоченный вести переговоры и заключить капитуляцию.

Проводив посольство, Паскевич лег на бурку и устремил внимательный взор на окрестности. Резкий, холодный ветер, вырываясь из ущелья, порывисто проносился над его головой, но, казалось, не мог вывести его из задумчивости – он весь ушел в созерцание лежавшей перед ним столицы, и только по временам быстрый взгляд его, перебегая высокие минареты, углублялся в синеющую даль, будто желая проникнуть в самую глубь Анатолии. Прямо перед ним выдвигалась укрепленная высота Топ-Даг, пологим скатом подходившая к обширному предместью, за которым стояла крепость. Возвышенность эта командовала городом и могла считаться главным оплотом и ключом Арзерума. На вершине ее протянулись земляные шанцы, вооруженные пушками, и стояла часть неприятельской пехоты. К северу шла гряда гор, удаленная от предместий более нежели на два пушечные выстрела, а по другую сторону, на юго-запад, в тесной связи с городским кладбищем, возвышался отдельный продолговатый холм, также увенчанный целым рядом укреплений. Далее шли городские валы, крепость и наконец цитадель. И Паскевичу невольно должна была представляться мысль, что при единодушии жителей нелегко будет преодолеть стотысячное, на половину вооруженное население, стоявшее под защитой полутораста пушек, которыми были унизаны оборонительные верки Арзерума.

А тем временем русский парламентер князь Бекович-Черкасский на глазах у всех уже приближался к городу. Его сопровождали оба турецкие чиновника, переводчик, два офицера – поручик Миницкий и сотник Медведев, пятнадцать линейных казаков и пять узденей большой Кабарды, служивших при князе телохранителями. Едва эта небольшая кучка всадников выехала за русскую передовую цепь, как с городского вала по ней открыли пушечный огонь. Не обращая внимания на выстрелы, Бекович продолжал ехать шагом. Но когда ядра стали чаще проноситься над головами казаков, то Каниджи-баша вместе с Мамиш-агой просили позволения отправиться вперед, чтобы остановить пальбу. Князь согласился. Через полчаса выстрелы смолкли, а вслед за тем вернулся Мамиш-ага, приглашая князя следовать далее. Причину вероломного поступка он объяснил своеволием нескольких праздношатающихся негодяев, которые, пользуясь удалением с батареей артиллеристов, захватили орудия.

Мамиш-ага привез с собой недобрые вести. В короткий промежуток времени, пока турецкие парламентеры ездили в русский лагерь, в настроении жителей успела уже произойти большая перемена. Голытьба, которой терять было нечего, нашла себе опору в распущенных, наполовину деморализованных солдатах сераскира и успела взволновать жителей, распуская слух, что в городе измена, сераскир арестован и что подкупленные старшины готовятся сдать Арзерум неверным. В городе в третий раз началось смятение. Обывательский караул, поставленный у ворот сераскирского дома, был прогнан солдатами и сераскир опять получил свободу действовать. Бушевавшая чернь угрожала теперь смертью всем, кого подозревала в сношениях с русскими, и магометанскому духовенству с трудом удалось уговорить толпу сохранить спокойствие при въезде в город русского парламентера.

При таких обстоятельствах въезжал в Арзерум князь Бекович-Черкасский. Миновав предместье и двое крепостных ворот, он продолжал свой путь по тесным, извилистым улицам, среди народа, стоявшего шпалерами. Глубокое молчание царило в толпах, с любопытством смотревших на покорителей Карса и Ахалцихе. На многих лицах изображалось явное озлобление, однако тишина и порядок нарушены не были. В центре города Бековича встретил сераскирский чиновник, который, поздравив его с благополучным приездом, просил остановиться во дворце. Бекович учтиво отклонил это предложение, объявив, что остановится у Семед-аги, одного из сыновей прежнего арзерумского губернатора. В доме этом, приготовленном для русских предусмотрительностью Мамиш-аги, Бекович и вся его свита были введены в обширную, опрятно убранную комнату, где, по обычаю Востока, им тотчас предложили щербет, варенье, кофе и трубки. Несколько турок, присутствовавших тут, держали себя скромно и сдержанно. Но едва все общество, после взаимных приветствий, расселось на широких тахтах, как на улице послышался шум; народ с криком: “Подайте нам посланника!” – окружил дом, занятый Бековичем. Присутствовавшие турки украдкой, но внимательно следили за Бековичем, желая подметить, какое впечатление произведут на него угрожающие крики. От этой критической минуты зависело многое. Князь неторопливо подошел к окну и, обратясь к народу, спросил, чего он хочет. “Мы никому не позволим попирать наши законы и веру!” – кричала толпа. “Хорошо сделаете,– ответил ей Бекович,– но рассудите, если русские войдут со штыками, они не оставят камня на камне. Что тогда будет с вашими семьями? Неужели вы хотите подвергнуть себя, жен и детей ваших убийству, когда сераскир только и думает, как бы уйти от вас?” – “Как уйти? Куда?” – послышались недоумевающие возгласы. “Пойдите, убедитесь сами”,– сухо сказал Бекович и отошел от окна.