Дальнейший путь в Ардост не представлял ничего замечательного, но был гораздо легче и приятнее. Саганлугские горы остались уже далеко позади и местность пошла живописнее, чаще попадались долины, украшенные свежей зеленью, или встречались поля, колосившиеся пшеницей, только по ту сторону Аракса, на самом горизонте, виднелись все те же черные безлесные горы с клочками еще не стаявшего снега.

На пути войска обогнали несколько партий пленных, отставших от отряда Бурцева. Их гнали в Ардост. Унылые лица турок выражали неподдельную горесть. Казалось, они не могли дать себе отчета в том, что такое случилось с ними, почему они в плену, и, видя проходившие мимо знакомые турецкие пушки, только качали головами, как бы говоря: “Все наши силы ничто перед гяуром, пришел конец мусульманам!”

В Ардосте к главным силам присоединились Бурцев и граф Симонич.

На следующий день, 23 июля, войска двинулись дальше, а главнокомандующий временно остался в Ардосте. Здесь только представилась ему возможность составить подробное донесение о столь быстро минувших событиях войны и засвидетельствовать государю о трудах и заслугах войск. Проводив курьера, который повез с собой и отбитые знамена, Паскевич отправил всех пленных турок в Карc и выехал из Ардоста. Он ехал по турецкой земле без всяких опасений, сопровождаемый лишь несколькими линейными казаками, и догнал войска на привале на берегу Аракса. Небольшая поляна, засеянная пшеницей, которая поднялась уже выше пояса, была занята бивуаком и, разумеется, вытоптана. Какой-то бедный старик с двумя женщинами стояли поодаль и грустно смотрели на истребление их скудного достояния.

На этом привале присоединился отряд князя Бековича-Черкасского, и далее корпус двигался уже в полном составе. Радожицкий в своих записках рассказывает, что здесь ему в первый раз довелось увидеть армянских сарбазов, набранных в Нахичевани и входивших в состав Севастопольского полка. Одетые в красные колпаки, в зеленые и синие мундиры уланского покроя, в широкие белые шаровары до колен и серо-желтые кожаные штиблеты поверх башмаков с острыми загнутыми носками, они представляли из себя нечто совершенно театральное. За их батальоном шло множество ослов, на которых сарбазы ехали поочередно, и на тех же ослах везлись тяжести, провиант, ранцы, шинели – все то, что русский солдат носит на своих могучих плечах. Фигура такого сарбаза, сидящего верхом на маленьком ослике, с ружьем за спиной, служила для солдат развлечением во время длинных переходов и вызывала неистощимые остроты и шутки. Конница армянская по виду ничем не отличалась от наших мусульман, но пехота их представляла собою довольно комичное войско. О боевых достоинствах ее судить трудно, потому что ей не пришлось участвовать в жарких боях, но что касается армянской конницы, то она везде, где ей представлялся случай, дралась хорошо, и в ней вовсе не замечалось побегов, чего нельзя сказать про пехоту.

Дойдя до красивого древнего моста, смело перекинутого через Араке и поддержанного семью устоями в виде изящных каменных арок, войска остановились. Ширина Аракса в этом месте до семидесяти саженей, и многие из любопытства ходили осматривать знаменитый мост, который, казалось, щадило самое время, так как постройку его относят еще ко временам Дария Гистаспа. Местные предания говорят, впрочем, что мост построен одним пастухом, разбогатевшим случайно и пожелавшим увековечить свое имя добрым делом. Мост так и называется Чабан-Кепри, то есть “мост пастуха”, а самую могилу строителя указывают вблизи, на высоком холме, осененном двумя уединенными соснами. Окрестные жители и путники чтят эту могилу и стекаются к ней на поклонение.

Как раз возле самого моста, на левом берегу Аракса, находится большая деревня Кепри-Кев, а возле нее стоят развалины громадного караван-сарая, построенного, вероятно, во времена его цветущей торговли.

Войска и остановились ночевать возле деревни. Несколько армянских старшин явились в лагерь просить о выдаче им охранных листов и добивались позволения видеть Паскевича. Они сообщили ему, что приближение русских войск вызвало в Гассан-Кале совершенную панику. Гарнизон бежал, и сераскир, желая спасти хоть что-нибудь из огромных запасов, находившихся в крепости, приказал собрать арбы со всех окрестных деревень и на них перевозить эти запасы в Арзерум. Паскевич спросил их, откуда они это знают. “Наши армяне вчера поехали с арбами и еще не возвратились”,– отвечали они откровенно.

До Гассан-Кале было всего пятнадцать верст, а потому главнокомандующий, не теряя времени, двинулся со всей кавалерией к покинутой крепости, рассчитывая захватить по крайней мере то, что не успели вывезти. Пошли налегке и форсированным маршем. Вечер был чудный. Солнце уже склонялось за горы, играя причудливыми цветами радуги на каменных скалах, когда кавалерия поднялась на высокий гребень, и перед ней открылась широкая долина, в конце которой рельефно вырисовывались белые стены Гассан-Кале. С гор было видно, как турецкие войска, обозы и жители, спешившие уходить к Арзеруму, двигались по двум дорогам и следы их обозначились густыми облаками пыли, в которые ударяли последние косые лучи заходящего солнца. Часть кавалерии тотчас пустилась в преследование и, проскакав за ночь верст двадцать пять, отбила пятьдесят армянских семейств и до двух тысяч голов скота. Паскевич между тем занял покинутую крепость без боя и нашел в ней двадцать девять орудий, порох, снаряды и несколько хлебных магазинов. Восемьдесят армянских семейств, оставшихся в городе и составлявших теперь все его население, встретили русских с крестами и иконами.

Гассан-Кале – одна из древнейших крепостей турецкой Армении. Ее основание приводят в тесную связь с Арзерумом и относят к началу V века, когда Армения переживала один из самых тяжелых кризисов. Раздираемая внутренними смутами, опустошаемая персами, успевшими отторгнуть от нее многие земли, погибавшая страна вынуждена была, наконец, искать покровительства сильной Византии. И вот, каталикос ее, Нерсес Великий, скорбя о горькой участи своего народа, отправил посольство к императору Феодосию с просьбой принять Армению под свою защиту. Во главе посольства стоял св. Мисроп, знаменитый изобретатель армянской письменности. Он развернул перед императором картину страдания родной земли в таких живых и мрачных красках, что император не мог отказать в покровительстве и тотчас отправил в Армению своего полководца Анатолия, поручив ему построить крепкий город, способный охранять народ от внешних врагов. Жизненным центром Армении был в то время город Арзен, лежавший в богатой Коринской провинции, и его-то захотел Анатолий прежде других обезопасить от нападения персов. С этой целью на единственно доступном пути к нему, на крутой и высокой скале, он воздвиг свою первую крепость и назвал ее в честь императора, своего повелителя, Феодосиополисом. Чуждое армянскому языку название это не могло легко привиться к народу, и жители, в отличие от своего Арзена, стали называть его Арзен-ер-Рум, то есть “Арзен, построенный римлянами”; это название вскоре получило такую популярность, что и вся провинция Корин стала называться Арзен-ер-Румской.

Впоследствии, когда турки завоевали край и истребили в нем все христианские названия, древний Феодосиополис променял свое имя на турецкое Гассан-Кале. Но армянское название его не умерло для населения: народ перенес его на главный город провинции, который с той поры стал называться Арзерумом. Гассан-Кале продолжал еще долгое время играть видную роль в обороне края, нося почетное название “стража Арзерумской долины”. Но турецкое правительство с каждым годом обращало на него все меньшее и меньшее внимания; когда русские в 1829 году заняли Гассан-Кале, стены его были полуразрушены, внутренняя площадь заросла травой и бурьяном, а некогда искусные подземные ходы к воде давно обвалились и о самом существовании их можно было только догадываться. Пушки, большей частью негодные, валялись в величайшем беспорядке, и только шесть из них были поставлены на кое-какие лафеты.