Двадцать

семь

Клэй

–Ты в порядке? — спрашивает Крисджен.

Я складываю учебники в шкафчик, вытаскиваю учебник испанского и экземпляр «Отелло» для домашней работы сегодня вечером.

— Все хорошо.

Лив стоит в другом конце коридора, болтает с Хлоей, и я слышу их смех. Оглядываюсь через плечо, стараясь не выглядеть так, словно точно знаю, где она находится каждую минуту. Хлоя наклоняется и здоровается с Джессой Вашингтон и Эрин Мерлуцци, которые подходят к ним. Девчонка определенно быстро заводит друзей. Они все общаются друг с другом, Лив улыбается и как бы… активно — черт возьми — участвует.

— Уверена? — Крисджен понижает голос. — Ты выглядишь голодной, словно не ела несколько дней и скоро превратишься в какого-то страшного монстра, если в ближайшее время не пообедаешь некрещенным младенцем.

Закрыв шкафчик, я застегиваю сумку и отвожу взгляд, чтобы Лив не заметила, как я наблюдаю за ней.

— Клэй… — Крисджен берет меня за руку.

Но я отдергиваю ее.

— Все хорошо.

— Ты призналась ей в любви?

Я бросаю взгляд на Крисджен, та пристально смотрит мне в глаза.

— Нет. — Нервно тереблю ремешок сумки. — Мне просто было по-настоящему хорошо. Я не знаю, я… — позади меня снова раздается смех, и я оглядываюсь через плечо: все четыре девушки направляются по коридору подальше от меня. Лив даже не смотрит в мою сторону, будто на самом деле никогда не замечала, что я здесь. Я сглатываю. — Просто запуталась.

— Разве?

О, замолчи.

Я разворачиваюсь и, не попрощавшись, выхожу из школы с другими учениками; Лив, вероятно, останется здесь допоздна из-за очередной репетиции.

Она даже не взглянула на меня. Не смотрела в мою сторону несколько дней, словно не умоляла меня остаться с ней в постели на прошлых выходных. Ушла. Закончила. Это конец. Она с легкостью пережила это.

И, судя по всему, весьма неплохо. Для кого-то, кто сильно злился на новенькую ученицу, Лив невероятно быстро стала ее подружкой. Теперь у нее есть друзья.

А все, чего я хочу, это она. Что, черт возьми, случилось?

Я иду к своей машине и еду домой, голова раскалывается из-за того, что я весь день боролась со слезами. Но все-таки перестала их сдерживать.

Я не притрагивалась к еде два дня. У меня не получается перестать думать о ней. Если бы Лив позвонила прямо сейчас, я бы помчалась к ней не раздумывая, где бы она ни была, просто ради возможности провести еще одну ночь вместе.

Боже, я скучаю по ней. Почему она не может быть более терпеливой? Почему бы ей не дать мне это? Почему кто-то другой должен знать о наших отношениях? Как ей с такой охотой удалось отказаться от меня из-за того, что я просто хочу побыть с ней наедине еще какое-то время? Не слишком ли много времени я прошу?

Просто пойми меня. Просто люби меня. Я так сильно любила ее. Этого должно было быть достаточно.

Забыв свою сумку в машине, я тащусь через входную дверь и едва ли замечаю: родителей дома нет. Поднимаюсь по лестнице с таким тяжелым грузом, что его невозможно нести на плечах. Вхожу в комнату, закрываю дверь и направляюсь к кровати. Я падаю и перекатываюсь, натягивая на себя одеяло и зарываюсь головой внутрь.

Я переживу это. В любом случае первая любовь всегда проходит. Я осознавала, что будет больно, когда, в конце концов, все закончится.

Все всегда изменяется.

Но мысль о том, что Лив забудет меня, заставляет слезы литься все сильнее и быстрее. Я ненавижу это чувство в животе. Ненавижу мысли, кружащиеся в моей голове, как торнадо, что кто-то другой занимается с ней любовью, танцует для нее и просыпается рядом с ней.

Я ненавижу это так сильно, что у меня начинает кружиться голова, и я злюсь. Несмотря на то, что я порвала с ней, и это все моя вина, я так зла на нее, что, черт возьми, хочу убедиться, что никто не сравнится со мной. Что она вечно несчастна и не в состоянии забыть меня. Никто другой не сумеет сделать ее счастливой. Никто не сравнится по ощущениям со мной. Она должна была подождать меня.

Не помню, когда уснула, но, проснувшись, замечаю, что солнечный свет больше не проникает в комнату, все погрузилось во тьму. Я моргаю, голова все еще болит, но я слышу голоса. Те, что разбудили меня.

— Тогда уходи! — кричит мама. — Уходи! Беги к ней.

— Дело не в ней!

Я сажусь, мои веки отяжелели, слезы на щеках высохли, и я прислушиваюсь, сидя у себя комнате, к разговору в коридоре.

— Я даже не люблю ее, — говорит папа. — Чтоб тебя, Реджина!

— Просто уходи! — С лестницы доносятся шаги. — Ты думаешь только о себе. Тебя все равно никогда нет дома.

— А ты здесь? — парирует он. — Так ты думаешь? Впредь так больше не может продолжаться. Я вернусь за остальными вещами.

Что-то ломается, хлопает дверь, и с улицы слышно, как заводится двигатель машины.

Я отбрасываю одеяло и выбегаю из комнаты.

— Пап… — Я открываю дверь и бегу вниз по лестнице, замечая, что мама стоит в холле, а свет фар скользит снаружи от одного окна к другому.

Я бегу к двери, открываю ее и выскакиваю на подъездную дорожку, в то время как его задние фары удаляются в ночной темноте.

— Пап! — кричу я.

Нет! Я бегу к своей машине, залезаю внутрь, достаю телефон из школьной сумки и набираю его номер.

— Дорогая, не надо! — зовет меня мама.

Но я качаю головой, вся ярость, и отчаяние, и головная боль собираются в гребаный котел и взрываются, и я не в силах остановиться.

Отец бросил меня. Он даже не поговорил со мной, не попрощался, не…

Я направляюсь обратно в дом и совсем не обращаю внимания на то, куда иду, только вижу, как мама, вся в слезах, спотыкаясь, следует за мной.

Понимаю, что папа все-таки отвечает на звонок, и, прежде чем он скажет хоть слово, выпаливаю:

— Не возвращайся.

— Клэй, — шепчет он, и я слышу слезы в его голосе. — Детка, я…

— Клэй, детка, — передразниваю я. — Я, э-э-э, боже, хватит! — Гнев переполняет меня. — Просто скажи, что нашел новую жизнь и мы тебе больше не нужны. Будь мужиком! Я ненавижу тебя! Скажи это, чтобы мы, наконец, смогли освободиться от тебя! Скажи, что мы тебе больше не нужны!

Мои глаза так сильно горят, что я едва могу держать их открытыми, но чувствую себя хорошо в такой напряженный момент, когда есть на ком выместить все свои эмоции.

— Послушай меня, — говорит он.

Но я не делаю этого.

— Не возвращайся, — огрызаюсь я. — Мы всегда были слабыми, не так ли? — Я поднимаюсь по лестнице. — Без него мы ничто, и очень скоро все будет так, словно его никогда не существовало! — Я срываю фотографию Генри со стены, мама рыдает позади меня. — Словно мы никогда и не были семьей.

Я начинаю плакать еще сильнее и не могу остановиться. Бросив телефон, я несусь по коридору и срываю все наши фотографии со стены, стекло в рамках падает на пол и разбивается вдребезги.

— Клэй, прекрати! — умоляет мама.

— Это всегда напоминало хрупкий карточный домик! — Шипение вырывается из моего рта. — Потому что мы слабые! Мы всегда были слабыми!

Я всегда чувствовала себя слабой, и теперь я потеряла все. Мне хотелось быть идеальной, но ради чего? Ради этого?

С воплем я хватаю наш семейный портрет —