найти самые мягкие слова — самый простой способ — объяснить это. Но я представляю, как она снова сходит с ума и готова прятаться в этой гардеробной до конца недели из чувства, что потерпела неудачу. Но мне необходимо с кем-то поговорить. Мне нужно произнести это вслух, но это так тяжело, потому что я нуждаюсь в маме, даже если она подумает, что дело в ней. Даже если я увижу разочарование на ее лице.

Слезы льются из моих глаз.

— Клэй, боже, — выдыхает она, в ее голосе слышится беспокойство. — В чем дело?

Я открываю рот. Просто скажи это. Просто скажи это, и все закончится.

Облизывая губы, я все еще смотрю на свои ноги.

— Я влюблена в Оливию Джэгер, — шепотом признаюсь я.

Чувствую, как рушатся стены, и закрываю глаза в ожидании катастрофы.

Мама молчит, а я не поднимаю взгляд. Я знаю, что она все слышала.

— Я очень сильно влюблена в нее, — заканчиваю я.

И снова тишина.

Я жду.

И затем она вновь отклоняется к шкафу и громко выдыхает.

— Ох, слава богу, — тяжело дыша, наконец говорит она. — Боже, я думала, ты беременна. О, Клэй. Ты так напугала меня.

Я перевожу на нее взгляд и вижу, как она приложила руку к груди, пытаясь выровнять дыхание. Что?

Она же слышала меня? Я не шучу.

Мама снова смотрит на меня, беспокойство все еще читается у нее на лице.

— Это все, что ты собиралась сказать? — спрашивает она. — Все? Ничего больше?

Что?

— Ты серьезно? — выпаливаю я, резко выпрямляясь. — Ты не удивлена, что я…

— Что ж, дорогая, мы вроде как знали это.

У меня округляются глаза, и теперь, когда страх ушел, я сердито гляжу на нее.

— Неужели? — вскрикиваю я. — Как ты могла знать? Я сама не знала! И что ты имеешь в виду под «мы»? Хочешь сказать, что папа тоже знает?

Они серьезно?

Мама мягко улыбается.

— Дорогая, ты повесила на стену фотографии Селены Гомез и Пейтон Лист, когда тебе было двенадцать, — отвечает она. — У Крисджен висели Бубу Стюарт и Гарри Стайлс. Да, мы… вроде как поняли, в чем дело.

— Но почему вы ничего не сказали?

— Потому что тебе было двенадцать, — объясняет мама. — Ты единственная, кто знает, кто ты на самом деле. Мы не хотели делать выводы. Мы просто думали, что ты сама придешь к нам, когда будешь готова.

— Но душевые в школе? — недоумеваю я. — Ты изменила душевые в школе из-за Лив Джэгер.

— Я проголосовала за их изменение, потому что ты попросила меня об этом.

— Неправда.

Она кивает.

— Правда. В конце девятого класса, — вспоминает мама. — Ты жаловалась, что Оливия постоянно опаздывает на урок, потому что ждет, когда все примут душ, и еще ты говорила, что иногда она вообще не мылась, а просто брызгалась духами и дезодорантом. Люди плохо обращались с ней, насмехались над ней… Я восприняла это так, что тебе жаль ее. Ты как бы между прочим намекнула, что отдельные кабинки сделали бы вашу жизнь намного проще.

Я замолкаю, слабые отголоски воспоминаний об этом всплывают у меня в голове. Точно. Я помню это. Мне ненавистно было видеть, как она стоит одна в полотенце и ждет остальных.

— И ты нормально к этому относишься? — уточняю я. — Серьезно?

— Теперь да, — отвечает мама.

Я приподнимаю бровь. Теперь?

— Что ж, сначала, — говорит она, — я все-таки надеялась, что это неправда.

Почему?

— Мне жаль признавать это, — она хмурится. — Но я хочу, чтобы между нами не осталось секретов. Моей первой реакцией было что-то вроде: «Боже мой, что я сделала не так? Это моя вина?» — она качает головой. — Я ничего не могу поделать с теми мыслями, но сейчас все по-другому, Клэй. Я рада, что у меня было время подготовиться, потому что потом бы я устыдилась, если бы отреагировала так перед тобой.

Мама до сих пор чувствует то же самое, хоть немного?

— Никто не хочет, чтобы жизнь его ребенка стала сложнее, — продолжает она, — и когда мы потеряли Генри, мне казалось, что я теряю контроль над всем. Хорошо, что у меня нашлось время разобраться с собой.

— А теперь? — спрашиваю я, ожидая услышать горькую правду. — Ты все еще думаешь, что сделала что-то не так?

Она мягко улыбается, ее глаза округляются.

— Нет в мире чувства, похожего на влюбленность, — говорит она. — Ты влюблена?

Я сразу же киваю.

— Я думаю о ней все время, — признаюсь я, мой голос наполнен самыми разными эмоциями. — Я все время хочу быть с ней. Все ощущается лучше, когда она смотрит на меня, и целует, и дышит мне в шею, и…

— Ладно, я поняла… — мама едва слышно смеется. — Ты все еще мой ребенок.

Я кладу голову ей на плечо, когда она протягивает руку и касается моей щеки.

Через мгновение она тоже наклоняет голову.

— Мне всегда хотелось, чтобы ты в конце концов испытала такие чувства, — наконец шепчет она. — Генри никогда уже не испытает подобное.

Иглы покалывают мое горло, постоянное напоминание о том, что эта жизнь — наш единственный шанс, в отличие от закрытой комнаты маленького мальчика дальше по коридору.

— Я всегда буду любить тебя. — Мама целует меня в лоб. — Несмотря ни на что.

Прямо сейчас мне хочется пойти в свою комнату и узнать, звонила ли Оливия, а если нет, то самой сделать это, но мне страшно. Я боюсь, что она не ответит. Или хуже: станет кричать и злиться. Слышать ее ненависть было бы еще больнее.

— Я умираю с голоду, — вздыхает мама. — Я голодна уже на протяжении двадцати лет, и мне это надоело.

Я смеюсь:

— Попкорн и карамельные шарики?

Много лет назад каждые несколько месяцев мы объедались и смотрели «Бурлеск» с Шер и Кристиной Агилерой, мой любимый фильм, но мы уже давно этого не делали.

— Ты принесешь еду, — распоряжается она. — А я скачаю фильм.

Двадцать

девять

Оливия

–Ты же на самом деле не встречаешься с Трейсом Джэгером? — раздается голос Эми где-то справа от меня.

Ученики заходят в кабинет математики, и я чувствую Клэй позади себя, но не оборачиваюсь.

— Конечно, нет, — невозмутимо отвечает Крисджен. — В отношениях люди разговаривают. А мы этого не делаем.

Я улыбаюсь самой себе. Мне нравится Крисджен, просто потому что большинство Святых ни за что бы не признались, что спят в моем доме. Или в доме другого Болота.

Она доказательство того, что Клэй — гребаная тряпка.

Мой телефон вибрирует от очередного сообщения, но я положила его экраном вниз, под ладонью на столе. Мне все равно, как сильно она хочет меня. Мне наплевать, что она «сделала первый шаг» и рассказала своей матери о нас, или сколько раз она позвонила мне за последние сорок восемь часов.

И ничего страшного, если она не может прямо сейчас притащить сюда свою задницу и на глазах у всех заключить меня в объятия.

Я просто не стану соглашаться на меньшее.

В груди все сжимается: я до сих пор чувствую, как сильно мне хотелось навсегда провалиться в яму, но Мэйкон поддержал меня прошлой ночью. Я заслуживаю лучшего, чем она.

— Привет, — держа в руках книги, Хлоя с улыбкой садится на свое место позади меня.

— Привет.

Телефон снова вибрирует под моей ладонью, и я нажимаю