– Точно, Чарльз не мог убить просто потому, что ему так захотелось. Об этом говорил Барон. Только раз в одиннадцать лет. Чарльз был слабым демоном. Он питался ненавистью и аурой журналистов. Чарльз пришел в этот мир с конкретной целью. Он никак не мог навредить другим. Только если… что-то сделать с татуировкой. Но не очень значительное. И Барон еще говорил, что Чарльз в день предполагаемого убийства слаб, как никогда. Поэтому его нужно было убить в этот вечер. Ни днем раньше. Когда демон показывал свою настоящую сущность, снимал красивую оболочку, он становился уязвимым. Только в таком виде его можно было пристрелить.

Я кивнула. Том пару секунд сидел в замешательстве, потом вздохнул и, потерев виски, снова заговорил:

– Из нашей труппы Барон – самый загадочный экземпляр. Он никогда ни с кем не откровенничал, всегда держался особняком. Только с Чарльзом был другим. Представляешь? С существом, которое ненавидел больше всего, он любезничал, выслушивал все его предложения по спектаклям. С ума сойти…

– Лучше не надо, – сказала я, вспоминая Эндрю.

– И правда, – ухмыльнулся Том и посмотрел на меня исподлобья. Я улыбнулась. Мне вдруг захотелось вскочить с места и заключить Тома в объятия. Но я не сделала этого. Только улыбнулась.

– А что с вами было все эти месяцы?

– Мы уехали из Лондона в небольшую деревушку в графстве Беркшир. Там приходили в себя, учились жить без Чарльза, думали, что делать дальше. И вот, вернулись неделю назад. Как только приехали в город, я сразу хотел найти тебя и поговорить с тобой обо всем, что случилось. Я не был уверен, что ты захочешь со мной встречаться, но…

Том замолчал и после тяжело вздоха продолжил:

– Но я не мог не думать о тебе. Несколько дней метался, не зная, звонить или нет. А потом, по чистой случайности, представляешь? Я шел мимо этой кофейни и увидел, как ты готовишь кофе, смеешься с коллегами. Все время, что я жил в Беркшире, думал, с тобой не все в порядке, ты одинока и несчастна. Ну а как еще может чувствовать себя человек, который был на волосок от смерти? Я переживал за тебя, но не мог вернуться, не мог сказать то, о чем думал каждую ночь. Я хотел увидеть тебя и попросить прощения лично. И пусть по приезде в Лондон я сомневался – стоит ли встречаться с тобой, увидев, понял: я не могу не зайти, не могу пройти мимо, не могу сделать вид, что для меня ты чужой человек, потому что это не так. Пусть мы мало общались, я плохо тебя знаю, ты плохо знаешь меня, но я хочу исправить это. Хочу начать жизнь заново, хочу стереть из памяти все плохое и заменить пустые места хорошими воспоминаниями. Но один я не справлюсь. Я устал бороться в одиночестве.

Том замолчал, глядя на свои руки. С каждой пройденной секундой слова давались ему все тяжелее. Внутри у парня все полыхало, а я не знала, что сказать или что сделать. Сидела, слушала и не верила. Не могла поверить в то, что передо мной сидел искренний Том Харт. И его слова… сон, ты ли это?

– Прости, я, наверное, говорю лишнее.

– Все нормально, – ответила я, – тебе нужно выговориться.

– У меня никого не осталось в жизни. Я один.

Том держал руки, сцепленные в замке, на столешнице. Я потянулась к ним и взяла в свои ладони. Они оказались ледяными.

Говорить ничего не хотелось. Да и не нужно это было – не к месту. Том нуждался в дружеском прикосновении. Холодный мальчик, который думает, что остался один. Да, именно, всего лишь думает.

– Ты не один, – сказала я, и Том поднял на меня голубые глаза. – С тобой труппа. Если среди них нет руководителя, это еще не значит, что можно ставить на театральной семье крест.

Я замолчала, хотя на языке вертелась еще тысяча слов поддержки и одно признание: «Я тоже рядом». Пусть актер раскрывался, снимал с себя маски, становясь собой, я все равно не могла забыть события годичной давности, не могла избавиться от мыслей, что этот человек мне врал.

– Спасибо, – Том коротко кивнул и улыбнулся. Он поднял на меня глаза, затуманенные слезами. – Спасибо.

Мы замолчали. Каждый думал о чем-то своем, но тишина не казалась давящей – ее не хотелось нарушить, прервать, заполнить никому не нужными словами. Я отпустила руку Тома, когда почувствовала, что ее больше не сковывает лед прошлого. Пальцы потеплели.

– Кстати, насчет креста на театральной семье, – спустя время сказал актер. Тон его голоса стал спокойнее – цепи отчаяния спали с шеи. – У меня есть новость. Мы и правда не собираемся разбегаться в разные стороны – уже не можем друг без друга. И недавно у нас появилась цель. Ради нее мы даже стали экономить – живем в хостеле, питаемся едой быстрого приготовления…

Я приподняла бровь, не понимая, к чему клонит актер.

– Мы реорганизовываем театр «GRIM» и начинаем новую жизнь. Поможешь с рекламой в СМИ?

Он улыбнулся еще шире – как мальчишка или как Чеширский кот. Я засмеялась и лукаво спросила:

– А ты дашь мне интервью? – После произошедшего с нами эта просьба показалась такой комичной, поэтому сдержать улыбку казалось невозможным.

– Ну как без этого, – Том театрально приподнял плечи вверх, вытянул нижнюю губу и развел руки в разные стороны, явно изображая литературного героя. Потом актер стал прежним и, задумавшись, сказал: – Я знаю, что ты ничего про нас не рассказала прессе. Спасибо. Теперь мы можем начать все заново. С новым театром.

– У него уже есть название?

Том замотал головой.

– Назовите его «Фениксом», – сказала я.

– Что?

– Феникс – птица, которая умирает в огне и возрождается из пепла. Ваш театр схож с ней.

– Надо сказать ребятам.

– Кстати, можно юридический вопрос?

– Да.

– Получается, Чарльз и не был обладателем театра? Барон изначально владел «GRIM»? Если не ошибаюсь, с 2004 года.

– Театр был записан на Барона сразу же, как только умер его предшественник. Наследство. Чарльз все продумал с самого начала. Когда он создавал театр, самый толковый и его любимый актер стал обладателем всего, чем располагал Бейл. И в первую очередь – деньгами. Этот актер положил их в банк под проценты, потом, по наставлению финансового консультанта, купил несколько довольно прибыльных акций британских компаний, гарантирующих доход. Вот так все и пошло. Потом этот «богатый актер» перед смертью завещал все другому актеру и режиссеру. Тот, в свою очередь, следующему. Так дошло дело до Барона – он самый умный в нашей труппе по части финансов. Чарльз знал это. За несколько месяцев до смерти предшественник переписал все имущество и счета на Барона по приказу Бейла.

– И никто не сбегал с деньгами? Это же огромные суммы.

– Никто. Чарльз видел людей насквозь. И никогда не ошибался. Ну, и еще актеры не могли уйти только потому, что так захотели. Чарльз руководил нашим телом, сердцем и умом. Куда мы могли уйти? И главное, как могли это сделать? Никак. Представь, что твои ноги и руки связаны цепями. Вот и ответ – как мы жили с Чарльзом. А, ну еще и глаза с ушами были завязаны, – рассказывал Том, глядя на меня. – Но зато теперь благодаря Чарльзу у нас есть средства, чтобы жить и готовить новые спектакли для будущего театра. Когда-нибудь мы вернемся в наш дом на Пикадилли, но не сейчас. Дешевле арендовать студию, чем провести капитальный ремонт в том здании, – сказал Том и снова посмотрел на меня вопросительным взглядом: – Ты поможешь нам собрать публику? Люди ведь без прессы не узнают, что театр «GRIM» теперь живет в новом месте.