В то время российские и зарубежные издания, политологи много писали о том, куда подадутся люди, находившиеся на высших постах в позднем СССР и оказавшиеся как бы не у дел. После августа 1991 года таких избиравшихся в разные годы в Политбюро выходцев с Кавказа было трое – Алиев, Шеварднадзе и я. Партийные руководители республик Средней Азии, Казахстана быстро пересели в президентские кресла. А вот мы, кавказцы, поскольку работали в Москве на постоянной основе, продолжали находиться там, становясь свидетелями сложных событий в столице и сопереживая тому, что происходило на Кавказе.

После отставки с должности министра иностранных дел в 1991 году Эдуард Шеварднадзе непродолжительное время работал председателем Внешнеполитической ассоциации. Эта неправительственная организация – по сути, клуб отставных дипломатов – занималась экспертными оценками и анализом вопросов международной политики. Офис ассоциации размещался в небольшом московском особняке. Там, как я помню, в начале 1992 года состоялась наша многочасовая встреча с Шеварднадзе. Мы обсуждали кавказские дела, говорили о том, что надо сделать, чтобы прекратить кровопролитие в Южной Осетии. В Тбилиси уже не было Гамсахурдиа. В Грузии правил триумвират – Сигуа, Китовани, Иоселиани. Обсуждая возможное развитие событий, мы пришли к выводу, что положение на Кавказе обязывает нас практически полностью сосредоточиться на этом направлении.

Вскоре после нашей встречи к Эдуарду Амвросиевичу обратилась вышеназванная тройка временных руководителей Грузии. И он принял решение вернуться на родину. Одной из главных задач для Шеварднадзе, когда он стал председателем Госсовета Грузии, был слом инерции гамсахурдиевского национализма. Именно тогда Шеварднадзе назвал взгляды Гамсахурдиа «провинциальным фашизмом»…

После беспрецедентных потрясений, связанных с распадом СССР, непонятной ролью ГКЧП, вкусив в полной мере плоды огульного отрицания прошлого, люди начали искать пути к преодолению возникшего хаоса. В этом отношении Северная Осетия не была исключением. Ко мне поступали многочисленные просьбы от представителей старшего поколения, творческой интеллигенции, рабочих коллективов, жителей сельских районов активно заняться политической деятельностью. Такая солидарная поддержка насторожила тогдашнего руководителя республики. Но доверие не обремененных номенклатурными должностями людей было для меня намного важнее. И даже если бы потом мне не суждено было вернуться в республику, я понимал великое значение народной поддержки. Почему? Ответ прост. Если бы за сорок лет своей работы в Москве и за границей я хотя бы на год-другой потерял живую связь с родным краем, то этот порыв людей, готовых встать рядом, не проявился бы. Это и было для меня самым главным.

Избрание народным депутатом России в сентябре 1992 года вместо сложившего полномочия Филиппа Денисовича Бобкова, фронтовика и бывшего первого заместителя председателя КГБ СССР, по сути, стало моим возвращением в большую политику. Хотя и раньше в тот сложный период, находясь в Москве, я не оставался в стороне от политической жизни, нужнее всего мое присутствие было на югоосетинском направлении, где продолжалось кровопролитие, гибли люди, каждый день приносил огромные жертвы и разрушения.

Анализ причин, по которым нарастала военно-политическая напряженность, подталкивал меня к практическим действиям. В мае 1992 года состоялся срочный телефонный разговор с Э. Шеварднадзе. Он согласился с моим предложением безотлагательно выехать на место конфликта, посетить Южную Осетию. Я вылетел на вертолете из Владикавказа в Тбилиси, чтобы оттуда направиться в Цхинвал уже вместе с Шеварднадзе. Вместе со мной были первый заместитель председателя Верховного Совета Северной Осетии Юрий Бирагов, которого хорошо знал как опытного политика и переговорщика; заместитель председателя правительства Эльбрус Каргиев, ставший позже профессиональным успешным дипломатом и первым послом России в независимой Южной Осетии; директор Северо-Осетинского научно-исследовательского института Сергей Таболов – яркий и творческий человек. Он пользовался большим авторитетом в народе, особенно среди молодежи.

К нашему прибытию Шеварднадзе уже находился в тбилисском аэропорту. У нас тут же, на летном поле, состоялся доверительный разговор. Отведя меня в сторону, грузинский лидер откровенно сказал, что нынешняя система власти в Грузии не предоставляет ему реальных рычагов для принятия принципиальных решений. Я понял, что не он контролировал силовые структуры, что они управлялись другими людьми в Тбилиси.

Время шло, а наш вылет все задерживался. Эдуард Амвросиевич сообщил, что договорился с командующим Закавказским военным округом Патрикеевым насчет еще одного вертолета в дополнение к нашему, осетинскому. Но похоже, договоренности не сработали. Возможно, сказалось раздражение со стороны генералитета России в отношении Шеварднадзе в связи с негативной оценкой его действий в бытность министром иностранных дел СССР. В конце концов, мы были вынуждены довольствоваться одним маленьким вертолетом, который пилотировал Инал Остаев, опытный летчик, имевший большие заслуги в авиации еще в советское время и вернувшийся на родину, после того как в Южной Осетии началась война.

Мы полетели в Гори, где находился Джаба Иоселиани, человек широко известный в Грузии в самых разных кругах. Для одних он был кумиром, для других – вовсе нет. Из сторонников Гамсахурдиа Иоселиани превратился в его открытого противника, в результате чего оказался в тбилисских застенках. В соседней камере находился лидер Южной Осетии Торез Кулумбегов, брошенный в тюрьму по сфабрикованному обвинению. Оба были освобождены только после свержения режима Гамсахурдиа в январе 1992 года.

Наш вертолет приземлился в Гори прямо на футбольное поле. Выяснилось, что на другом конце стадиона идет многолюдный, шумный митинг. Шеварднадзе в сопровождении Иоселиани пошел к митингующим. Нам пришлось подождать, пока завершится трудный разговор, в ходе которого выдвигались жесткие, эмоциональные требования, звучали призывы к новому руководству Грузии решить проблемы людей, лишившихся крыши над головой. После мы из Гори уже на автомобилях выехали в направлении Цхинвала и прибыли в расположение вертолетного полка российских вооруженных сил, которым командовал полковник Востриков.

Цхинвал находился в военной блокаде. В результате непрекращающихся хаотических обстрелов города с прилегающих высот гибли мирные люди. Еще до нашего приезда Шеварднадзе и Кулумбегов договорились, что мы встретимся с жителями. Но Торез Георгиевич во время переговоров, проходивших на территории вертолетного полка, сказал, что не может гарантировать безопасность грузинскому руководителю. Кулумбегова беспокоило настроение жителей Цхинвала и всей республики, протестующих против обстрелов города с грузинской стороны. Вместе с тем он понимал важность цели и предпринял какие-то дополнительные шаги; наша встреча с людьми и откровенные суждения о происходящем все-таки состоялись.

Пока мы ехали в Цхинвал, я снова и снова вспоминал обстоятельства, с которых начались бесчинства грузинских экстремистов, после того как в ночь с 6 на 7 января 1991 года из города внезапно были выведены подразделения внутренних войск МВД СССР. Это произошло в результате близорукого и безответственного решения Горбачева, принятого без консультаций с Верховным Советом СССР и тем более с Политбюро. Как только я узнал об этом, то тут же связался с министром внутренних дел СССР Б.К. Пуго и заявил, что данный шаг – предательство народа Южной Осетии, поскольку развязывает руки грузинским экстремистам для нападения на Цхинвал.