приносимую сострадательными вольняшками, пёк он картошку пластиками, разложив по верху раскалившейся жестяной печки, посыпал растёртой солью, иногда капал несколько капель хлопкового масла. Вкуснятина!

– Ешь, ешь! – говорил дядя Рудольф. – Смотри, досыта наедайся. Сам-то я уже ел.

– Да я уж и так, – радовался я горячему ужину, а больше тому, что теперь вот есть тут человек, который обо мне заботится. Счастливый я. В Бердске дядя Степан помог мне выжить, здесь вот – дядя Рудольф.

Заходила в шорницкую и Ольга. Тоже уплетала подгорелые картовные ломтики.

Если нас заставал в шорницкой охранник Курицын (Курица), надзирающий за поведением бесконвойных на вверенных объектах, спрашивал, почему мы здесь, а не идём в зону, мы врали: «Да вот, сбрую… в починку принесли, ждём».

– Ну, принесли и валите. Нечего шататься и рассиживаться, – говорил Курица, сам схватывал с печки обжигающие картофельные ломтики и вбрасывал в рот.

Я бежал в лагерь, Ольга – в свою колонию, вечерняя клочкастая тьма скрывала посёлок, все постройки оседали и приплющивались, всякие силуэты размывались, вот был человеческий силуэт, и уже нет его, вот была Ольга, и уже нет её.

Дяде Рудольфу надзиратели позволяли оставаться ночевать на рабочем месте, потому что инвалид на деревяшке и потому, что и по ночам он не спит, а чинит изремканную сбрую, в зону он ходил в три дня раз только отмечаться да взять у коптёрщика сухой свой паёк.

Дядя Рудольф, когда я один забегал в шорницкую, учил меня, зелёного, разбираться по-взрослому в женском вопросе. По нему выходило, что есть два типа женщин и два типа их поведенческих вариаций. Первый тип: родить детей и затем, как мать, раствориться в них без остатка. Другой тип: рожают детей, любят их, но растворяются в них не полностью, оставляют силы и чувства для себя лично, объясняют это желанием оставаться самостоятельной личностью. Дядя Рудольф говорил, что ему понятен первый тип, потому что полное растворение в детях, в любви к ним и в заботах о них, как раз и есть высшая возможность полной мерой творить добро в жизни и оставаться при этом личностью (в самом факте растворения как раз и формируется личность, повторял дядя Рудольф), а во втором варианте, говорил он, всё это под большим сомнением, всё это от лукавого, от иллюзий и даже не от иллюзий, а от плохо скрытого внутреннего, душу распирающего (если есть душа, говорил дядя Рудольф), натурального эгоизма.

Я не мог предполагать, обдумывая эти вопросы (а точнее, и совсем не обдумывая), пригодятся ли мне эти поучения. Однако ничто не проходит, не оставляя зарубок в голове.

В декабре очень подвалило снегу, очень изрядно подвалило, дорога стала тяжёлой, сани грузли по всему пути, лошади уже не могли бежать, потому время в поездке сильно растягивалось, усидеть всю дорогу в санях – очень знобко, ноги, хоть и в шерстяных носках, уже на половине пути начинают стыть, сперва остывают пальцы, покалываемые иголками, потом пятки, потом вся ступня вдруг немеет, неприятное это ощущение, тут уж надо спрыгивать с саней и бежать за санями подобно собачонке, употеешь, опять садись.

Ещё сложнее стало в лесу. Идущий передовиком мерин, его Ольга окрестила Дружком, едва свернув с наезжей дороги, сразу же оказывался по брюхо в уплотнившемся снегу, пробивался он короткими прыжками, и так как сани оказывались чуть ли не на лошадиной репице, то создавалась ситуация почти непреодолимая, Дружок выворачивался из оглобель, до хрипа защемлял себе шею в хомуте, и чтобы лошадь не задушилась, надо было спешно распрягать. Кобыле – Ольга звала её Милушкой, – идти по проторённому следу проще, а уж Ольгиной кобылице, – Ольга звала её Пятнашкой, – идущей в замыкании, было ещё легче.

Так, тремя подводами, мы и пробивались.

Снежные надувы на кучках брёвен сравнялись с общей белой гладью вырубок и чтобы обнаружить эти кучки под толщей снега, надо было долго лазить по вырубке, прощупывать шестом, ага, вот, кажется, нашли, и ещё вон там, где мелкие, одетые в куржак, берёзки, кажется, сохранился еле приметный надув, Ольга перекатывается по снегу туда – она учащённо перебирает пимами и почти не проваливается, а перекатывается – точно, там как раз ещё кучка.

Мой Дружок послушно разворачивается за девчонкой, то же самое делают другие лошади. В лесу, на вырубках, лучше позволить умным животным самим ориентироваться – реже на пень подснежный напорешься, понимают лошадки свою задачу: вывезти и не застрять, себя тут не похоронить в мёртвых снегах и нас с Ольгой не заморозить.

– Тпру-у! – кричит Ольга, когда ей кажется, что Пятнашка вдруг начала забирать вприпрыжку куда-то не туда.

Но «тпру» у неё не получается, губы застыли, получается «тпу-у» или вовсе из двух сдавленных букв «ту-у-у», кобылица становится и вовсе неуправляемой.

В кучке брёвна и хлысты в два-три ряда, не больше, заготовители схалтурили, не стали стаскивать лесины со всей вырубки и делать одну большую кучу, возчикам было бы проще в одной кучке, и лошадей не надо было бы мучить – кружить по всей вырубке.

Отыскав кучку под глубоким снегом, мы делаем… Первым делом – обтаптываем её, потом обтаптываем в снегу площадку для установки саней, потом уж подгоняем лошадь, и лишь затем приступаем к основному делу – к самой погрузке, вернее, сперва ещё находим подпорку и пристраиваем её под санный полоз, чтобы разводы имели нужный крен, я обычно беру на себя мужскую функцию – поднимаю сани и обеспечиваю им нужный для погрузки наклон, Ольга же спешит упереть в полоз короткую чурку, какая специа-льно для этого заготовлена и лежит в санях.

Ольга ставит упор в полоз в том месте, где мои руки, но бедро Ольгино вмиг опаляет меня, дурака, жаром, мутнеет в голове, Ольга догадывается, но я овладеваю своим настроением, думаю: «Шлюха бригадирская», – она поворачивает лицо, улавливает в моих глазах неприязнь и тоже отчуждается, пугано отскакивает.

Начинаем накат брёвен, они стылые, облепленные льдистым снегом, катиться не хотят, никак не хотят, кряхтит Ольга, тужусь я, в брюхе больно – что-то рвётся. Дружок косит сочувствующим глазом назад, понимает, но чем он может нам помочь? – он переступает задними ногами, Пятнашка громко фыркает, лошадям вообще на морозе надо чаще фыркать, это прочищает ноздри, в потных ноздрях быстро нарастает лёд, это опасно для животных.

Бревно наконец-то осилено посредством рычага, поддалось и второе, приноровились мы: сперва забросить на сани комель, это главное, а другая часть сама пойдёт,