– Похоже, они намеренно выбрали его своей целью. Может, Вулворт-билдинг было видно с Марса, и они приняли его за какой-то военный штаб.

– Я когда-то пил там кофе, – мрачно сказал Гарри.

– Мы его восстановим. Будет еще выше и еще лучше.

Но на самом деле после всего увиденного Гарри не испытывал подобной уверенности.

Марсиане наконец подошли к южному краю острова. Крупные военные укрепления на входе в гавань – форт Томкинс на побережье Нью-Джерси и форт Гамильтон в Бруклине – тоже открыли по ним огонь. Однако было похоже, что еще один отряд марсиан прошел через Бруклин и уже атаковал форт Гамильтон тепловыми лучами – оружием настолько дальнобойным, что можно было достать и до форта Томкинс.

Гарри увидел, что одна из машин направилась на остров Свободы и выбралась на берег. Она была примерно втрое ниже статуи Свободы и какое-то время стояла рядом, наблюдая сражения на суше и воде. Гарри услышал потусторонний крик:

– Улла!

Затем, видимо решив, что на статую не стоит тратить время, машина развернулась и направилась прочь.

Мэриголд тронула Гарри за руку.

– Нужно уходить. Они скоро будут здесь.

– Улла! Улла!..

Гарри подумал, что в этот жуткий день такой крик звучит по всему земному шару. Растерянный, оторопелый, он не возражал, когда Мэриголд взяла его за руку и потащила по лестнице на первый этаж.

– Улла! Улла!

Через восемнадцать часов после вторжения на Лонг-Айленд Уолтер Дженкинс все еще был в своем импровизированном наблюдательном пункте в Далеме. На его часах было одиннадцать вечера. Жажду и голод он кое-как утолил двумя флягами кофе и печеньем, подготовленными еще перед нападением. Он не спал уже больше суток, но все же надеялся, что это не повлияло ни на его сосредоточенность, ни на способность здраво рассуждать.

Уолтеру казалось, что он понял стратегию марсиан. Пока прибывали все новые цилиндры и на Землю лился дождь из огня и металла, Уолтер думал не об астрономии, а о географии, не о межпланетных пространствах, а о точках высадки на Земле. Взгляд его часто обращался к карте мира, на которой он ярко-красными чернилами обозначил все места, где, согласно сводкам, приземлились марсиане. Теперь для него было очевидно, что, как он и предполагал, первые цилиндры падали ровно в полночь по местному времени, после чего за ними следовали корабли с экипажами. Он представил себе эти цилиндры в космосе, готовые обрушиться на Землю, – словно пули, выпущенные из гигантского пулемета.

Но этот залп явно был направлен на первостепенные для людей объекты. Казалось, марсиане нацелились на все густонаселенные районы, от Азии до Австралии. И в каждом случае они приземлялись почти вплотную к наиболее важным городам. Первая волна пустых цилиндров подготавливала почву, за ней следовала вторая волна, и в течение шести часов большие боевые группы отправлялись в наступление – они слаженно и быстро проводили крупномасштабные атаки на города и ключевые объекты их обслуживания, топливные склады, транспортные узлы. Казалось, что, уничтожая все многовековые достижения индустриальной цивилизации и тем самым обезглавливая человеческое общество, марсиане рассчитывают на скорую победу в этой войне.

И все же человечество, как думал Уолтер, не имело права ее проиграть. Ведь если весь мир падет, как два года назад пала Англия, где склады опустели, фабрики были разрушены, а правительство распалось, то мы вскоре утратим способность сопротивляться, и нам никогда не удастся накопить достаточно ресурсов, чтобы нанести ответный удар. Существование человечества как независимого вида может завершиться уже в этом поколении. И детей будущего ждут миллионы лет рабства – как тех несчастных из марсианских цилиндров.

Но война еще не была проиграна.

Уолтер сосредоточился на текущей ситуации. Первые цилиндры падали в самых разных уголках мира – в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Мельбурне, Пекине и Бомбее – по одной группе в сутки. Теперь же тактика изменилась – буквально за последний час, пока он слушал сводки из Пекина по радио. Три мишени, не меньше, были выбраны на одном меридиане: Санкт-Петербург в России, Константинополь в Османской империи и Дурбан в Южной Африке – первая марсианская цель на этом континенте.

Затем Уолтер увидел зеленую вспышку в темном небе и взглянул на часы. В Берлине была полночь.

Он стал ждать, когда грянет гром.

– Улла! Улла!

Когда забрезжил тоскливый, печальный рассвет, Эмре услышал зловещий крик над Константинополем, в котором тонули даже голоса муэдзинов.

По призванию Эмре Сахин был солдатом и прошел боевую подготовку. Десять лет назад в одной из войн против Балканского союза ядро, выпущенное из греческой пушки, оторвало ему левую ногу и часть правой. Ему было всего двадцать. Теперь Эмре время от времени писал репортажи, и ему предстояло оставить одно из самых захватывающих свидетельств о пришествии марсиан в Константинополь – на пользу мне и многим другим историкам.

Однако за несколько дней до прибытия марсиан Эмре, предвкушая скорое завершение Рамадана, готовился к представлению театра теней.

Он всегда любил последние дни Рамадана, три дня празднеств после месяца поста: когда родственники приходили друг к другу в гости и дарили сладости, табак, духи или фарфор, когда друзья собирались в кофейнях, когда на открытом воздухе устраивали ярмарки со всевозможными развлечениями для детей. Получив ранение, Эмре, пытаясь чем-нибудь себя занять, начал ставить сценки театра теней – собственные переложения народных легенд для племянников и соседских детей и пикантные истории для взрослых. Искусство это было незамысловатым, но Эмре был хорошим рассказчиком, а потому это увлечение оказалось в радость ему и семье. И, по сути, помогло ему заново открыть для себя жизнь.

Теперь Эмре вынужден был много времени проводить в родительском доме, в самом сердце той ветхой и обшарпанной части Константинополя к югу от Золотого Рога, который иностранцы называли Стамбулом. Жить после ранения было, разумеется, нелегко, но кое-что приносило ему утешение. Жизнь даровала Эмре преданных старших братьев, сестру и юных племянников. Так он и начал писать; помимо кукольных сценок, он помогал племянникам делать домашние задания и записывал рассказы, которые для них сочинял. Некоторые из этих историй он публиковал в одной стамбульской газете, редактор которой всячески призывал его писать еще. Мать Эмре, пережившая своего мужа, вероятно, считала этот замысел ребячеством и пустой тратой времени. Но у ее сына, по большей части прикованного к постели, этого времени теперь было в избытке, так что он волен был тратить его как угодно.

Быть выездным репортером он, разумеется, не мог. Зато мог путешествовать во времени с помощью книг, одолженных у родственников. Он писал очерки по истории города и вскоре стал писать для туристических путеводителей, за что платили лучше. Иностранцы толпами ходили по Стамбулу, пытаясь таким образом показать, что они друзья, а не враги османов, – все дело, конечно, было в нефти.