Шевелила губами, читая пояснительные титры. И когда все закончилось и свет в зале зажгли, Николай, чуть помедлив, поднялся со своего места. Следом за ним встала супруга, а потом и остальные. Но император властным движением руки посадил всех обратно.

— Что ж, господин Рыбалко, вы проделали весьма большую работу, — сказал он громко, повернувшись ко мне. — Подойдите.

Я, находясь почти в самом углу небольшого зала, немедленно сорвался с места. Быстрым шагом подошел, остановился на расстоянии полутора метров.

— Ваше Величество…

— М-да, господин Рыбалко… Признаться, я не думал, что из этой затеи выйдет что-то путное. И я не хотел давать вам разрешение, но…, — он на долю секунды бросил взгляд на свою мать, — …но потом я передумал. И очень рад, что не ошибся в вас. Вы сотворили прекрасную синему, которая будет вдохновлять будущих монархов России. Теперь я это понимаю.

— Спасибо, Ваше Величество.

— Ваш талант несомненен, как и купеческая жилка. Весьма наслышан о ваших предприятиях и немалых доходах. Моя супруга находит занятным ваше изобретение нового радио, а теперь вот и синематограф, — он на мгновение замолчал, внимательно посмотрел мне в глаза. — Скажите, как вы считаете, эту синему можно будет показать широкой публике? Не вызовет ли у народа прошедший бал раздражение?

— Ваше Величество, я человек маленький и мне сложно судить о таких вещах, — император согласно кивнул, — но если вас интересует мое мнение, то я не считаю, что это вызовет раздражение у населения. Мне кажется, что скорее наоборот — это только укрепит ваше влияние.

— Каким же образом?

— Народ увидит вас живым. Не картинкой на фотографии, не портретом на стене, а реальным человеком. Он увидит, что вы, как и они можете веселиться и печалиться.

— Ну, печали-то там мало, — промолвил он. — То есть вы считаете, что я должен показать вашу синему народу, потому что они меня не знают? Считают меня этаким сухарем с короной? Так?

— Нет, что вы, Ваше Величество, я не это хотел сказать, — начал оправдываться я, удивляясь логике Николая. — Я хотел сказать, что вы и так популярны в народе, но этот самый народ не видит вас вживую. Ему не хватает…, мне трудно подобрать правильные слова… Я б сказал, что Вашему Величеству не хватает…, о боже…, пиара.

— Простите, чего?

Как же объяснить в двух словах мою мысль? Произнесенный мною американизм попытался скудоумно расшифровать:

— Мы с компаньоном называем так саморекламу. Для увеличения популярности. И снятый нами костюмированный бал очень хорошо подходит для этой роли.

Николай как-то недовольно повел подбородком. Непроизвольно потрогал бороду, сдвинув брови, посмотрел сначала на жену, потом на мать. Все молчали, ожидая ответа императора. Наконец, он произнес:

— Я понял вас, господин Рыбалко. Спасибо вам за ваш труд, он будет оценен по достоинству. За сим прощайте, — и, не подавая руки, он развернулся и пошел к выходу. Следом за ним, шумно поднявшись, проследовали и остальные. А я остался стоять в недоумении.

Через несколько дней ко мне домой курьером доставили пухлое письмо, в котором был вложен чек на пять тысяч рублей, официальная благодарность от императорского дома, документ со всеми печатями, подтверждающий то, что наша компания действительно работает документалистом при дворе императора, просьба изготовить десять копий моей ленты для нужд дома Романовых и вежливый, но категоричный запрет на показ фильма широкой публике. Царь не захотел себя рекламировать, мотивировав отказ витиеватыми рассуждениями о своей богоизбранности, или даже року, а это значит, что самореклама для того, кто положил свою жизнь на служение народу, противна и противоестественна. Что ж, что-то подобного я и ожидал, поэтому отказ меня особо и не разочаровал. Правда опять я удивился логике Николая — он и вправду думает, что на нем свет клином сошелся? А истории английской и французской революций его не заставляют думать? В общем, после всех этих наших встреч, Николай оставил у меня крайне странное впечатление. Вроде бы и Император Земли Русской, от одного движения его пальца могут переселяться толпы народа и вершиться судьбы, а в личном общении он мне показался человеком… скромным, что ли? Стеснительным? Не понимаю пока… В моей прошлой жизни все время кричали, что Николай Второй являлся самым слабым императором России, он стыд и позор Романовых. И кричали эти весьма далекие от истории балаболы настолько громко и оглушительно, что поневоле заставляли относиться к этим утверждениям если не скептически, то по крайней мере, не так категорично. Помнится однажды, после того как мне опять в уши стали вливать эту «догму», у меня вдруг пошло отторжение — ну не мог быть император настолько слюнтяем. И попробовал прочитать про него книжку, из которой и вынес, так это утверждение, мягко говоря, не совсем правда и что при внешней мягкости Николай при желании умел довольно настойчиво продвигать свою линию. «Железная рука в бархатной перчатке» — эта фраза из той книги мне запомнилась достаточно хорошо. А вот кто ее произнес и по какому поводу уже, увы, не помню. В общем, моя личная беседа с императором не внесла ясности, и я по-прежнему находился в подвешенном состоянии и никак не мог понять, какой же на самом деле характер у самодержца. Оставалось только надеяться на время — оно рассудит и разложит все по полочкам.

Мне предстояло скоро уехать. Идет уже февраль, напряжение на Дальнем Востоке все нарастает и нарастает и уже менее чем через год разразится неудачная для нас война. Я здесь даже чуть-чуть задержался, а работы на восточных рубежах родины предстоит много. На прошлой неделе мы уже отправили морем в Порт-Артур наше оборудование для изготовления «егозы», с десяток мотоциклов с колясками, под сотню велосипедов, оборудование для лабораторного производства тротила, сотни пудов химикатов и много чего другого. Вместе с грузом поплыло несколько наших человек, которые проследят за сохранностью и по прибытию выгрузят все с предельной аккуратностью. Вроде бы и мне пора уже отъезжать, но осталось еще очень много нерешенных дел. С Токаревым еще не поговорил, тех кто будет искать нам пенициллин еще не нашли, завод с кислотами и карболитом не запустили, с двигателями для наших будущих автомобилей сложности и Тринклер со своей командой их пытается решать. Англичане, что задержали нам оборудование тоже наглеют не в меру — Мендельсон в Лондоне пытается их прижучить, но пока безуспешно и судебная тягомотина грозится завестись на долгие месяца. И еще много чего другого. Я хотел было опять отложить поездку на месяц, но Мишка меня отговорил, пообещав самому заняться этими вопросами. Вроде