Я обнял ее, прижал к себе, и она, всхлипывая, шептала:

– Обвей меня на руку, опояши, как поясом, положи щитом на сердце…

Мы стояли, обнявшись, посреди этой бушующей, хохочущей, гудящей толпы, я видел, как люди с удивлением смотрят на нас – они нам завидовали, играла громко музыка, полыхали огни в сгустившейся синьке вечера, хлопали пробки шампанского. Где-то за домом кричали: «Мракобес! Мракобес!»

Лена тряхнула головой.

– Извини, глупо получилось! И не знала про себя вовсе, что я, оказывается, такое нежное животное…

– Не уезжай без меня, – попросил я.

– Идет… Я тебя найду к концу гулянки.

Я слонялся между столов, и даже выпить не хотелось – уже перегорел. Кричала, шутила и смеялась публика, и хотя между нами не было стекла телеэкрана, все равно они обитали отдельно от меня, они, разбившись на группы, жили там, в зазеркалье.

Серебровский говорил тост в микрофон, и толпа сразу затихла, нишкнула.

– За Россию! Выпьем за нашу родину! И за «РОСС и Я» – наш большой дом! Сейчас наша страна тяжело больна. Так болеет могучий богатырь, которому нерадивые врачи по ошибке перелили кровь другой группы. От нас зависит превозмочь эту хворь! Мы должны явить миру нашу державу снова в ее обычном блеске и мощи! За Россию!..

Заорали все «ура!», загомонили, затопали, в ладоши захлопали, гости дружно сделали патриотический бульк.

А кто-то в саду кричал: «Мракобес! Мракобес!» Какого черта, его же заперли в Сашкиной спальне?

Я сидел в беседке и от скуки жевал дыню, когда вошел, качнувшись на пороге, Палей.

– Добрый вечер, Сережа, – сказал он, и его голос странно, тягуче плыл, будто на сломанном магнитофоне.

– Здравствуйте, Вениамин Яковлевич, присаживайтесь, – вежливо предложил я и только тут разглядел, что он давно и тягостно пьян.

– Я хочу с вами попрощаться, Сережа. Я завтра отбываю…

Кто-то близко крикнул: «Мракобес!»

– Надолго? – равнодушно поинтересовался я. Вообще-то пожилому благообразному еврею, наверное, не след так сильно напиваться.

– Навсегда, – сказал Палей, облизнув губы. – Думаю, навсегда…

– В каком смысле?

– Меня уволили. Я еду в бессрочный отпуск… Далеко… За горизонт.

Рядом с беседкой, за кустами крикнули:

– Мракобес там!.. Мракобес…

Я хотел встать, посмотреть, что учинила эта противная собака, но Палей схватил меня за руку, жарко, быстро, пьяно заговорил:

– Вы мне кажетесь честным, искренним, человеком… Я хочу сказать вам, чтобы вы знали… мне больше некому сказать… Если вы вскоре услышите, что я умер от инфаркта… или утонул, купаясь в океане… Знайте, меня убили…

Тяжело протопали шаги по ступеням, в беседку заглянул Сафонов, обвел нас тяжелым взором, скомандовал:

– Сережа, быстро со мной! Мракобеса убили…

За сетчатой оградой теннисного корта, в густом сумраке старых деревьев, на сосне висел питбуль. Я и представить не мог, что он такой длинный, – тихонько покачиваясь на ремне, пес был похож на матерого хряка, которых на бойне вывешивают перед разделкой.

Сафонов крикнул охране:

– Никого сюда не пускать…

Пугающе торчали огромные клыки, на морде засохла черная сукровица. Эта пешеходная акула и сейчас выглядела страшно. Кто-то осветил землю под собакой – рядом с дорожкой валялся здоровенный деревянный дрын, не то городошная бита, не то валек, обломок весла.

Генерал сказал зловеще тихо:

– Это твой дружок учинил…

– Вы, Алексей Кузьмич, кого имеете в виду? Серебровского? – переспросил я деликатно, напомнив, кто тут заказывает музыку.

– Нет, Сергей, я имею в виду Кота Бойко. Только этот бандит может руками убить такого пса-яйцедера…

Сзади раздался шепоток, шевеление, охрана расступилась – в освещенный круг, как на цирковую арену, вышел Серебровский. Он смотрел молча, неотрывно на повешенного пса, покусывал губы. Поправил мизинцем дужку очков, задавленным от злобы голосом спросил:

– Как это могло произойти?

Сафонов, покашливая в кулак, показал в сторону высоченного забора:

– Внешняя охрана у забора, внутри периметра территории, нашла фиберглассовый шест для прыжков в высоту… Им пользовался Кот Бойко, я уверен, что это был он, это его работа! Скотина этакая!..

– Ну-ка без эмоций! – оборвал Сашка. – По делу!

– За забором пустующая дача убитого банкира Кантора. Бойко пришел оттуда…

– Как он проник на территорию? Через трехметровый забор с электронной сигнализацией? – Сашка говорил с подвизгом, не скрывая раздражения.

– Я же говорю – он перепрыгнул с шестом, не дотрагиваясь до забора! Приборы ничего не зарегистрировали! А тут его встретил Мракобес…

– Прекрасно! – сказал, задыхаясь от ярости, Сашка. – Значит, из всей этой армии оказался на посту только пес. Кстати, почему он был не в доме?

– Мракобес выбил стекло и выскочил на двор. Может, он услышал что или почувствовал, кто же это узнает теперь! – по-бабьи вздохнул Кузьмич. – Тут он его и удушил…

– Итак! Кот явился сюда, чтобы – с риском быть застреленным – казнить пса? Так, по-вашему, выходит? Вы в своем уме?

– Можно мне сказать слово? – вмешался я. – Кот не собирался убивать пса, он и не думал о нем! Он вообще не собирался никого убивать!

– А что он собирался сделать? – сипя, спросил Сашка. – Поздравить меня? Явить себя почтенной публике?

– Да, хотел явить себя. Он хотел показать себя Марине у тебя на дне рождения.

– Так, очень интересно…

– Саня, я уверен – у него вообще никакого оружия не было. На счастье, вот эта дубина здесь валялась…

– И что? Палкой убил Мракобеса? Медалиста-питбуля? Серега, ты что, пьяный?

– Нет, не пьяный. Кот убил его палкой, – сказал я упрямо. – Это ты не сможешь, и я не сумею… А Кот знает, что резкий, очень сильный удар в кончик носа убивает самого мощного пса. В Сибири и в Канаде охотники так волков бьют.

Я показал на охранников:

– Никто из них не попадет палкой в нос прыгнувшему питбулю. И у меня от страха кишка до земли провиснет. Но Кот – другой…

– Что ты несешь, Серега? – взъярился окончательно Сашка. – Собака повешена, ты не видишь – она висит на дереве!..

– Вижу. Я осмотрел ее – на ней нет колющих, режущих или огнестрельных ранений. Давайте спустим ее, на что хочешь спорю – у нее разбита вся носяра! А подвесил он ее уже потом – из хулиганского куража! От злости, что пес сорвал его аттракцион! Перепрыгнул с шестом обратно на двор к покойному Кантору – ему на эти три метра подпрыгнуть, как мне два пальца обоссать, и ушел спокойно…