Я казнил Даку.

Ее удушили ременной петлей.

Еще теплую нежную плоть ее бросили на расклев кровоядным птицам, на разжев бродячему зверью.

Я проклял Пана.

Сердце мое окаменело.

И я никогда не снимаю на людях свой колпак.

А далеко за морем богатые и ученые люди стали носить такой колпак и называют его теперь фригийским. Это стало модой, и поговаривают, что она продержится века. Фригийский колпачок скрывает ослиные уши, лысины, уродливые шишки и черные мысли.

Когда мне совсем нехорошо, я закрываю глаза и бегу по мостику-радуге, подаренному мне когда-то Паном. Из яви в спасительный сон.

Пронырнув из камеры мусоросборника в лифт крайнего подъезда, я поехал наверх, на чердак, к чертям на кулички, злобно раздумывая о том, что мы как-то слишком буквально разыграли с Хитрым Псом старый анекдот – он везде, а я нигде.

Вообще жизнь городского партизана меня маленько утомила. Борьба с Сашкиной охраной и гоночными псами «Бетимпекса», этими ледащими наемниками капитала, загнала меня на чердаки и в подвалы, на крыши и заборы, превратив мой вызов в трудовые будни техника-смотрителя ЖЭКа. Страшная участь, позорная карьера – из блатного Смотрящего территории стать загнанным пыльным Смотрителем!

Плюс сегодняшний ужасный прокол с этим омерзительным псом. Я даже испугаться не успел, когда услышал ватный топот и хриплый рык этой милой собачки. Извините великодушно, сэр Александр Баскервиль, не корысти ради, а одного лишь спасения для – пришлось отвалдохать вашего людоеда по всем правилам! Чтобы впредь гаду этакому неповадно было бросаться на скромных неформальных гостей, заглянувших вечерком на огонек в ваше фамильное семейно-родовое гнездо.

Он же ведь, сучара гнусный, бросился на меня, как дикий зверь – с клыками наголо, будто взбесившийся мамонт!

Дурак-пес, весь праздник испортил – себе, мне, Марине. Геройски глупо погиб, спасая репутацию и жизнь хозяина. В натуре – глупо. Вся эта служебно-караульная фауна – псы, охранники, телохранители – совершенно не готова к отпору, они давно не знают равного ручного боя или свалки «кость в кость». Они развращены запуганной покорностью своих беззащитных жертв. Молодец, гребущий овец, а против бойца – сам козел вонючий. Такие в лагере от параши не отходили.

Да черт с ними! Чего мне о них печалиться! Надо придумать, что Лоре сказать. А что я могу сказать? Вот жуть – врать не хочу, а правды не скажу. Зачем ей эта правда? Ну, нарежу ей эту правду-матку, как мясник говядину. Нужна ей эта правда! Не откровение, не утешение, не надежда – так, кровяная колбаса! Хорошо бы спросить ее – может, возьмет меня братом? Или другом?

Я ведь не могу сказать ей главного – я все равно на ней не женюсь. Не могу, не имею права. Пока есть Марина. Не знаю, не понимаю, что сказать Лоре.

Спускался к себе на этаж пешком, бормоча под нос:

Жил на свете Буридан,

У него осел был Жан.

Между двух охапок сена

Он от голода страдал…

Приник к двери, прислушался. В квартире было привычно тихо. Отпер замок, шагнул в прихожую. И холодная сталь пистолетного ствола тычком уткнулась мне в шею.

– Прежде чем дергаться, шустряк, подумай о подружке, – сказал тихо кто-то за спиной.

Через распахнутую дверь в комнату я увидел Лору, сидевшую в кресле. А за креслом, приставив ей пистолет к затылку, стоял здоровенный худой парень, который во время беготни в метро показался мне похожим на мускулистый скелет.

Нашли все-таки, суки рваные! Надыбали, паскуды!

Голос за спиной предупредил:

– Одно резкое движение, и девочке сделаем лишнюю дырку в рыжей голове… Цепляешь?

– Уцепил! – дисциплинированно ответил я и попросил: – Але, ствол отодвинь чуток – я щекотки боюсь…

– Ишь, какой ты нежный, оказывается… Ручки-то подними! Вот так, за голову, – засмеялся шелестяще и ударил изо всех сил в почку.

Уф, ой-ей-ей! Е-к-л-м-н! Фу-фу-фу! Дурак ты, едритская сила! Меня болью не нагнешь. Я мог бы их на выставке показывать, свои боли, у меня их коллекция. Пока чувствуешь боль – все в порядке, все поправимо. Нормальная реакция живого организма.

Скелет сказал – надо мной – своему партнеру, пока тот сноровисто обшаривал меня:

– Проверь у него нож за шиворотом. Пощекоти между ног…

Обыскивал профессионально – одной рукой, ствол по-прежнему жестко уперт в шею. Щелкнул на запястьях наручниками, добыл у меня из-за пояса пистолет, резким тычком в спину толкнул в комнату.

Я покосился через плечо – ну конечно, старый мой знакомец с вдавленными висками, несчастный младенец, изуродованный родовыми щипцами, пульсирующий мой преследователь – Гнойный Мозг.

– Не оборачиваться! – сдавленно, негромко крикнул он и снова врезал мне по почке.

Это хорошо! Не то, конечно, что он врубил мне по урологии, а то, что орать воздерживается. Опасается, значит, лишнего шума. Учтем на будущее.

Лора, бедная моя подружечка, синюшно-бледная, рот заклеен лейкопластырем, без очков щурится, слезы катятся из глаз, а на лице не испуг, а страдание. Руки связаны ремешком, тонкий халатик накинут на голяка. Они явились, когда она уже спала.

– Не волнуйся, родная, – сказал я ей. – Я знаю, что ты не могла крикнуть – предупредить. Все будет в порядке, не тревожься…

Гнойный Мозг снова ударил меня – пистолетом по загривку, ухнуло тяжело, ломко в голове.

– Не разговаривать!..

Я прикрыл на миг глаза, в темноте и тишине ждал, пока рассосется, отступит боль. Потом мирно, вежливо сказал:

– Слушай, ты, скотоложец! Еще раз поднимешь руку – умрешь. Не веришь – спроси у своего покойного друга Валерки. Он меня уже сторожил…

– Ты и за Валеру еще ответишь, падлюка! – взвизгнул Скелет.

– Кому отвечу? Тебе, что ли? – спросил я и уселся на стул посреди комнаты. Надо протянуть время, нужно сориентироваться, понять – вызвали они подмогу или повезут к себе в их вонючие застенки? Где их замечательный командир Николай Иваныч?

Комната расшарена, распотрошена обыском. Они что-то искали. Долго. Они здесь давно. А Николая Иваныча нет! Они не торопятся с победным рапортом. А может, они, помимо сдельно-премиальной оплаты, поддерживают себя частным мародерством? Они краем уха слышали, что меня ищут из-за денег. Они ищут здесь деньги! Вот идиоты!

От дикости этой догадки я засмеялся. Они еще не дошли до антресолей, где лежит под барахлом мой чемодан. Эх, мне бы сейчас карабин…

Своим смехом я обидел Скелета. Он подпрыгнул и ударил меня ногой в грудь. Тяжело вломил, но плохо. Раз не вырубил, значит, плохо. На пол я рухнул, вздохнул, душевно сказал: