дружище, никогда бы не подумал, что умудришься взгромоздить на себя эдакую прорву грехов. Выходит, недооценил твою прыть... Ладно, молодец, а теперь вставай!

Но труп словно прирос к полу.

   — Сколько же на тебе преступлений, Джон Ди! Это ж надо, столько добра на себя навьючить! Похоже, ты и меня перещеголял! — стонет Рыжий.

   — Тяжел он от непомерного страдания своего! — как эхо доносится от изголовья.

Лицо Бартлета Грина зеленеет от ярости:

   — Ты, невидимый враль, слазь, и я легко его подниму.

   — Не я,— раздается в ответ, — не я, а вы сделали его таким тяжелым... И тебя это еще удивляет?

«Белый глаз» вспыхивает вдруг ядовитым злорадством:

— Ну и оставайся, трусливая каналья, пока не сгинешь здесь! Сам потом, мышкой, прибежишь на запах жаркого. Что-что, а жаркое мы готовить умеем, и ты это знаешь, мой отважный мышонок! Так что милости просим, приходи за наконечником Хоэла Дата, кинжалом, своей игрушечной мизерикордией, малютка Ди!

— Наконечник при нем! —Где?..

Похоже, только сейчас кинжал в правой руке Джона Ди открылся для глаза мясника. Как ястреб бросается он на него.

Отчетливо видно, как пальцы трупа еще сильнее стискивают рукоятку.

Звериный рык мертвой хваткой вцепившегося в свою добычу бульдога...

Белоснежный адепт слегка разворачивает грудь в направлении восходящего солнца — луч, отраженный золотым шитьем розы, падает на Бартлета Грина, и световые волны смывают его...

Снова появляются четверо в капуцинах. Они поднимают тело и бережно перекладывают в металлический крест саркофага. Адепт взмахивает рукой, подавая знак носильщикам, и направляется к восточной стене... Его фигура становится прозрачной, превращается в кристаллически четкий сгусток света; так и уходит эта призрачная траурная процессия — прямо сквозь толстую стену лаборатории, навстречу восходящему светилу...

Какой-то сад... Меж высоких кипарисов, могучих дубов и тисов видны полуразрушенные замковые бастионы. Но разве это Мортлейкский парк? Да, конечно, скорбный силуэт закопченных развалин чем-то напоминает родовое гнездо Ди, но эти цветущие клумбы, пышные заросли кустарника, пламенеющие розы... Да и башни, зубчатые стены укреплений... По сравнению с Мортлейком они, пожалуй, слишком суровы и неприступны. В проломе стены открывается простершаяся внизу зеленая долина, вьется серебряная лента какой-то реки...

Клумба в замковом саду. Здесь и выкопана могила. Матовый крест саркофага опускается в землю.

Пока иссиня-черные могильщики засыпают могилу, адепт, склонившись, производит какие-то странные манипуляции. Подобно заботливому садовнику, обходит кусты роз, что-то подрезая, подвязывая, поливая, окучивая — спокойно, неторопливо, обстоятельно, словно ради этого и явился сюда, а о печальной церемонии уж и думать забыл.

На месте могилы высится холмик с подвязанным к свеже-оструганному колышку кустиком роз. Таинственные капуцины исчезли. Гарднер, потусторонний лаборант, подходит к необычайно пышному кусту — кроваво-алые цветы пламенеют на нем с поистине королевским достоинством, — срезает сильный юный побег и искусной рукой прививает этот черенок одинокому кустику на могиле...

«Мое искусство — окулировка», — меня вдруг как прострелило. Вопрос так и вертится у меня на языке. Я уже открываю рот, и в этот миг адепт поворачивается вполоборота в мою сторону: это Теодор Гертнер, мой утонувший в Тихом океане друг-Черный кристалл выпал из моих бессильно разжавшихся пальцев. Череп раскалывался от дикой головной боли. И я вдруг понял, что сейчас в последний раз вернулся из магического путешествия, так как угольный «глазок» уже никогда больше

не пропустит меня через свое игольное ушко в потусторонние лабиринты.

Во мне произошла какая-то перемена, в этом я не сомневался, но в чем она состоит?.. Сформулировать точно я бы не смог, хотя... «Я стал наследником Джона Ди в полном смысле этого слова, я унаследовал, вобрал в себя все его существо. Я сплавился с ним, слился, сросся воедино; отныне он исчез, растворился во мне. Он — это я, и я — это он во веки веков» — вот, пожалуй, предельно точная характеристика происшедшей со мной метаморфозы.

Я распахнул окно, из ониксовой чаши тянуло невыносимым зловонием. Как из разверстой могилы...

Едва я немного продышался и проветрил кабинет — чашу пришлось выставить наружу, — заявился Липотин.

Его чуткие ноздри сразу настороженно дрогнули. Однако старый антиквар спрашивать ничего не стал.

Приветствие его показалось мне слишком громким и неестественно бодрым, весь он был какой-то не такой... Куда делась его барственная ленца?.. Свеча на ветру — вот самое верное определение его нервозного поведения, резких дерганых движений... Он то и дело закатывался беспричинным хохотом, говорил через каждое слово «да, да» и непрерывно менял позу. Сколько было произведено им ненужных, совершенно лишних движений, пока он наконец не уселся, закинув ногу на ногу, и судорожно закурил сигарету.

   — Я, разумеется, по поручению.

   — Позвольте узнать, чьи интересы вы представляете? — осведомился я с преувеличенной вежливостью.

Он церемонно склонил голову:

— Разумеется, интересы княгини, почтеннейший. Да, да, интересы... моей покровительницы.

Невольно я впал в тот нелепо напыщенный высокий штиль, тон которого задал Липотин, так что наш разговор больше походил на беседу двух театральных дипломатов.

   — Итак, чем обязан?

   — На меня возложена миссия выкупить у вас, если, конечно, возможно... этот... ну, скажем, стилет. Вы позволите? — Цепкие пальцы впились в кинжал, который лежал на письменном столе, и антиквар с умным видом беспристрастного эксперта принялся с подчеркнутой обстоятельностью его рассматривать. — Неплохо, неплохо... Однако изъяны есть... Они просто бросаются в глаза!.. Нет, вы только посмотрите, какая дилетантская работа! Штукарство!

— Совершенно с вами согласен, эта вещь особой коллекционной ценности не представляет, — подхватил я.

В глазах Липотина метнулся такой панический страх, что я невольно замолчал — очень уж, видно, опасался он, как бы сгоряча у меня не вырвалось последнее «нет». Потом, успокоенный, вальяжно развалился в кресле — с трудом, но ему все же удалось попасть в свой обычный тон:

   — Говоря откровенно, я мог бы легко выторговать у вас игрушку. Э-ле-мен-тар-но! И в этом я нисколько не сомневаюсь: конечно, вы знаете толк в предметах искусства, но оружие — не ваш профиль. Другое дело княгиня. Нет, вы только подумайте: она уверена... разумеется, эту ее уверенность я не разделяю... она уверена...

   — ...что это тот самый, без вести пропавший экспонат из коллекции ее отца, — закончил я холодно.

   — В самую точку!.. Угадали!..

Липотин вскочил, всем своим видом изображая крайнее изумление столь необычайной проницательностью.

— Кстати, что касается меня, то я полностью разделяю мнение княгини! — добавил я.

Липотин удовлетворенно откинулся на спинку кресла.

— Вот как? Ну, в таком случае лучшего и желать нечего. Судя по выражению его лица, сделка уже