— Именно поэтому кинжал мне бесконечно дорог, — хладнокровно смахнул я хитроумный карточный домик липотинской дипломатии.

   — Понимаем, — с вертлявой угодливостью, словно какой-нибудь приказчик, подхватил старый интриган. — Свою выгоду тоже соблюсти надо. Понимаем, очень понимаем!

В данной ситуации я не счел нужным придавать значение этому намеку, который в известном смысле можно было бы счесть и оскорбительным, бросил лишь:

— Ни в какие торги я вступать не намерен. Липотин беспокойно заерзал:

— Конечно, конечно. Хорошо. Но при чем тут торги?.. Гм. Быть может, с моей стороны не будет столь уж бестактным, если я скажу, что более или менее угадываю ход ваших мыслей. Но, уверяю, вы ошибаетесь... Разумеется, княгиня, как все красивые женщины, избалованные мужским вниманием, капризна, но, поверьте мне, для умного человека в мире нет ничего более многообещающего, чем дамские капризы... Имею в виду ответные жертвы... Компенсацию, так сказать... Мне кажется... короче, я уполномочен подтвердить, что самые далеко иду-щие...

прошу меня понять правильно... само собой разумеется, речь не о деньгах! В общем, вопрос о жертве княгиня оставляет на ваше усмотрение. Надеюсь, вам известно, почтеннейший, сколь необычайно высоко ценит вас княгиня, эта в высшей степени благородная и очаровательная женщина! Полагаю, что за свой подарок... за великодушное удовлетворение маленькой прихоти она подарит вам бесконечно больше...

Сегодня Липотин на редкость многословен, никогда не видел его таким. Он настороженно не спускает с меня глаз, чтобы вовремя уловить малейший, еще только намечающийся нюанс моего настроения и мгновенно подстроиться под него. Заметив эти суетливые старания, я не мог удержаться, чтобы не подразнить его:

   — Жаль, конечно, что столь заманчивые предложения княгини, которую я в свою очередь чрезвычайно ценю и уважаю, пропадают понапрасну, но воспользоваться ими я не могу, так как кинжал принадлежит не мне.

   — При...над...лежит не?.. — Липотинское замешательство было почти смешным.

   — Он подарен моей невесте.

   — Ах во-о-от оно что... — изрек Липотин.

— Именно. А вы, стало быть, не по адресу. Старый лис попробовал с другого конца:

— Вообще-то подарки склонны оставаться подарками. И мне почему-то кажется, что кинжал уже... или, скажем так, в любой миг мог бы с легкостью перекочевать в ту самую верную руку, кою вы вкупе со своим не менее верным сердцем благородно предлагаете госпоже Фромм.

Хватит, сыт по горло.

   — Все верно. Оружие принадлежит мне. И останется у меня, так как оно поистине бесценно.

   — Неужели? — В голосе антиквара проскользнула легкая ирония.

   — Слишком дорог для меня этот кинжал.

   — Позвольте, почтеннейший, но что вы знаете об этой безделушке?

   — Конечно, для человека стороннего он представляет ценность исключительно как антикварная безделушка, однако, если заглянуть в «глазок»...

Ужас, охвативший Липотина, был столь силен, что он, видимо и сам понимая, сколь бессмысленны какие-либо попытки скрыть затянувшую его лицо мертвенную бледность, махнул на все рукой и с какой-то судорожной надеждой, словно стараясь

заговорить неотвратимо надвигающуюся беду, вдруг зачастил: — Как? Каким образом? Но этого не может быть! Ведь вы ничего, ровным счетом ничего не могли увидеть в кристалле! Для этого нужна алая пудра. А я, к сожалению, на сей раз ничем не могу помочь. Нет, нет... я не могу... извините... но...

   — В этом нет никакой необходимости, мой друг,— прервал я его. — К счастью, у меня сохранились кое-какие остатки. — И я, достав стоящую снаружи на подоконнике ониксовую чашу, поднес ее к его носу. — Чуете?

   — И вы... без помощи?.. Но это невозможно! — Липотин вскочил с кресла и обалдело уставился на меня.

Ужас и изумление на его лице были столь непосредственны, что я не стал больше дразнить его недомолвками и открыл карты:

   — Ну да, я вдыхал дымы! И никто мне при этом не помогал — ни вы, ни монах в красной тиаре.

   — Кто отважился на это и исполнил, — по-прежнему недоверчиво бормотал антиквар, — да к тому же остался жив, тот... тот победил смерть.

   — Может быть, может быть... Во всяком случае, теперь-то я знаю о кинжале все: и происхождение и ценность. Даже будущее — по крайней мере, догадываюсь... Должен признаться, раньше я был так же суеверен, как княгиня и... вы.

Липотин медленно опустился в кресло. Он был абсолютно спокоен, но с ним произошла разительная перемена — передо мной словно другой человек сидел. Он вынул изо рта до половины выкуренную сигарету, тщательно раздавил ее в пепельнице — благо ониксовая чаша вернулась к своим прежним обязанностям — и прикурил другую, как бы давая понять, что старое забыто и карты сданы новые.

Некоторое время он молчал, глубоко и сосредоточенно затягиваясь чрезвычайно крепким русским табаком. Не желая отвлекать его, я хранил вежливое молчание. Заметив это, он прикрыл веки и подвел итог:

— Так. Ладно. Что мы имеем? Ситуация в корне изменилась. Вы знаете тайну кинжала. Вы владеете кинжалом. Поздравляю, свой первый шанс вы не упустили.

— Ну и что? — равнодушно откликнулся я. — Кто научился понимать смысл времени и рассматривать вещь в себе не извне, а изнутри, кто, проникнув в сны и судьбы, умеет разглядеть за преходящей повседневной мишурой вечный символический смысл, тот в нужный момент всегда произнесет нужные имена, и демоны подчинятся ему.

   — Под-чи-нят-ся? — задумчиво протянул Липотин. — Позвольте один совет. Демоны, которые являются на зов, самые опасные, не доверяйте им. Уж поверьте старому... да что там, очень старому и опытному знатоку промежуточных миров, тех самых, что искони неотступно сопровождают... старинные раритеты! Итак, вы, драгоценнейший покровитель, несомненно, званы, ибо победили смерть; к моему немалому удивлению, вынужден признать, что вы не спасовали перед многими искушениями, но потому-то вы все еще и не призваны. Самый страшный враг победителя — гордыня.

   — Благодарю за предупреждение. Откровенно говоря, считал вас на стороне моих противников.

С обычной ленцой Липотин приподнял тяжелые веки:

— Я, почтеннейший, ни на чьей стороне, так как я... мой Бог... я всего лишь... Маске и всегда помогаю сильнейшему.

Невозможно описать то выражение печальной иронии, ядовитого скепсиса, беспредельной тоски, даже брезгливого отвращения, которое исказило иссохшие черты старого антиквара.

— Ну а за сильнейшего вы считаете... — начал я.

— ...на данный момент сильнейшим считаю вас. Только этим и объясняется моя готовность служить вам.

Я смотрел прямо перед собой и молчал. Внезапно он придвинулся ко мне:

   — Итак, вы хотите покончить с княгиней Шотокалунгиной! Вы понимаете, что я имею в виду. Но из этого ничего не выйдет, почтеннейший! Допустим, она одержимая, ну а