— Она ведь боролась и верила до последнего, — продолжала Глория, — но сдалась сразу, как только начались боли. И я не хочу… Давай сделаем это раньше.

— Я… я не понимаю тебя… — опешил Брендон.

— Неправда! — строго осадила его Глория. — Ты просто отказываешься понимать. Вот и все.

О’Брайан, естественно, уже знал, о чем толкует жена, но все еще не мог произнести это слово вслух.

— Ты говоришь о…

— Да, — кивнула Глория, также не упоминая зловещего слова. — Я не собираюсь тянуть до последней минуты и хочу уйти раньше. — Она замолчала, ее долгий, испытующий взгляд пронял Брендона насквозь.

— Эвтаназия запрещена в нашем штате, — пробормотал Брендон, не заметив, как оно — это слово — оказалось наконец произнесенным.

— Разве мне это неизвестно? — горько усмехнулась Глория. — Но теперь врачей уже не преследуют, как раньше. Можно ведь сделать это в другом штате, хотя бы в Орегоне. В конце концов, выписать препараты из Бельгии или Голландии. Но… я не хочу никуда ехать. Попробуй договориться здесь.

Брендон в изумлении смотрел на жену. Глория говорила о собственной смерти так трезво и практично, будто обсуждала с ним модель нового авто или мебель для кухни.

— Дома это произойдет или в клинике, — деловито продолжала она, — мне безразлично. Но пусть все будет торжественно и красиво… Ну и, конечно, чтобы ты был рядом… Брендон, ты должен это сделать для меня, понимаешь?

— Да… — через силу выдавил он и тут же сам ужаснулся, что так быстро дал свое согласие.

Брендон хотел было возразить, но жена опередила его.

— Конечно, милый! — с восторгом воскликнула Глория. — Я знала: ты меня поймешь. Ведь я посвятила тебе всю свою жизнь!

В этой последней, по-театральному цветистой фразе Брендон уловил и едва заметную тоскливую нотку. И ему — может быть, впервые за все годы их супружества — подумалось: как же мало он любил, ценил свою умницу-жену!

— Нет, Глория! Нет! Никогда! Что же я буду делать без тебя?!

Глория медленно подошла к Брендону, положила руки ему на плечи.

— Жить, милый. Просто жить. Твоя вера поможет тебе.

— Ох, Глоу, не такой уж я истовый католик, чтобы надеяться на веру!

— И мальчики, — спокойно продолжала она. — Обещай мне, что вырастишь их достойными людьми.

Брендон отчаянно замотал головой в ответ, то ли подтверждая, то ли опровергая ее слова.

— Знаешь, — проговорил он после паузы, — мне подумалось… ведь мы прожили с тобой почти сорок лет… А сколько из них мы реально были вместе, наслаждались этим счастьем — просто быть вдвоем?

— Может быть, ты в своих трудах не так часто вспоминал обо мне, но я в своих мыслях всегда была рядом с тобой, — ответила Глория.

Брендон с любовью глядел на жену, не переставая удивляться, насколько же она мудрее, рассудительнее, чем он сам. И если не всегда и не во всем он следовал ее советам, так то было лишь глупостью с его стороны.

Он притянул Глорию к себе и обнял, зарывшись лицом в ее волосы.

«…Нет — это бегство! — размышлял Брендон, оставшись наедине с самим собой. — Но для нее — хрупкой, нежной — подобная боль будет запредельной. Она не заслужила такого испытания… А разве заслужил кто-то другой?..»

Сейчас Брендон припомнил, как много лет назад говорил об этом со своим другом Стивеном, когда тот, зажатый суровыми обстоятельствами, безуспешно пытался уйти из жизни.

Прояснив для себя в подробностях юридическую сторону дела, Брендон вскоре отважился снова поговорить с женой. Как ни было ему это тяжело, Брендон, не подавая вида, с непроницаемым лицом стал растолковывать Глории, что эвтаназия — в любой стране мира — проводится только в отношении тяжелобольных, прикованных к постели, годами обездвиженных людей. Разрешение для ее проведения выдается двумя независимыми врачами и юристом.

— Никто никогда не подпишет его для тебя — по одному твоему желанию, — завершил он свою «лекцию».

— Милый, — тихо проговорила она, — мне кажется, ты отстал от жизни: уже приняты более либеральные законы, сделаны многие послабления…

— Только не в Америке, Глоу!

— Хорошо, — спокойно произнесла она, — едем в Европу. Мне бы не хотелось… но если нет другого выхода…

Он попытался еще что-то ей втолковать, привести какие-то примеры, на что Глория коротко ответила:

— Помоги мне уйти достойно, Брендон! Ты обещал это сделать.

С последнего двухдневного обследования Глория вернулась совсем поникшая — если в ней раньше и теплилась еще какая-то надежда, то теперь она погасла.

— Я подписала отказ от химиотерапии… — сообщила она мужу.

— Зачем?! — с сожалением воскликнул он. — Почему ты не хочешь бороться? Можно было хотя бы попробовать…

— Нет. Не хочу! — Это был ее окончательный ответ.

И сколько Брендон ни сопротивлялся, как ни пытался разубедить жену, она в своем решении осталась непреклонна. Вот так и получилось, что вместо того, чтобы заставить Глорию лечиться дальше, он дал себя уговорить и взялся за подготовку ее добровольного ухода.

Проблема эвтаназии, так же как и смертной казни, волновала Брендона всю жизнь. Уже не одно десятилетие на его веку человечество делилось на два непримиримых лагеря — сторонников и противников эвтаназии, умерщвления безнадежно больного. И О’Брайан всегда был в курсе полемики, регулярно то там, то тут разгоравшейся на эту тему.

«Но если казнь — это убийство, то эвтаназия — самоубийство!» — твердил он про себя.

Постепенно подспудная связь между смертной казнью и эвтаназией становилась для Брендона все очевидней. Самое страшное их сходство он видел в необратимости совершенного и отсутствии права на ошибку. Трудно ему было также смириться с мыслью, что в обязанность врача теперь входит отправлять своих пациентов в мир иной.

Но особенно четко О’Брайан осознавал тот факт, что нравственное и правовое развитие общества пока не позволяет законодательно закреплять ни то, ни другое. Всегда — всегда! — человек найдет лазейки для протаскивания угодного ему решения, всегда есть возможность подтасовки, намеренного искажения истины — и, таким образом, умерщвлен будет невиновный или имевший шансы на выздоровление.

И вот теперь судьба взваливала на его плечи этот страшный груз — он снова должен был сделать свой выбор! Впрочем… он его уже сделал, пообещав жене выполнить ее просьбу. К тому же Глория стала буквально таять на глазах, что и подстегнуло Брендона, заставило торопиться.