«Замолчи! — приказала она. — Мы еще только вышли. Надо пройти очень длинный путь. Если в самую первую ночь ты пугаешь меня смертью, то что от меня останется на третью, на пятую, на двадцатую? Кого ты тогда станешь пугать?»

Проходили часы, медленно вращался черный небосвод, а она все шла, впрочем, уже не шагала, а устало тащилась по бесконечной плоской равнине, усеянной камешками, от которых сбивались подошвы ее сандалий, подворачивались ступни и мучительно болели икры. Скорпион подобрался к самому краю Вселенной и куда-то пропал. Одна за другой звезды стали терять свою чистоту и прозрачность, а месяц больше не царил на небосклоне. Когда появилось солнце, его встретил мир, который был сер и безрадостен. Перед Мариатой распростерлась бесцветная и тусклая земля, суровая и неприветливая. Предметы, которые до сих пор казались ей бесформенными, теперь обрели отчетливый облик, серый и скучный на фоне бесконечной, усеянной камнями, такой же мрачной и плоской возвышенности. Когда солнце поднялось выше, она окрасилась неживым серовато-коричневым оттенком. Эта местность, должно быть, называлась Хамада-Гир, обширная, бесплодная, простирающаяся на сотни миль равнина, зажатая между бескрайними эргами,[74]морями песков, раскинувшимися перед Мариатой к востоку и западу. Куда ни бросишь взгляд, вокруг земля, такая же сухая, как недельный хлеб. Ни намека на оазисы, о которых говорили караванщики, ни единого зеленого пятнышка.

Мариата закрыла глаза и постаралась вспомнить, что слышала от торговцев в караван-сарае, просеивая в голове сведения, которыми запаслась как раз на такой случай. Слова вскипали в голове маленькими фонтанчиками, напоминая роднички, внезапно прорывающие поверхность пустыни, в которую превратился ее разум.

«Каменистая пустыня — это верная смерть. Если не найдешь скважину с водой, ты погибла. Игли, Маззер и Тамтерт, что на западе Алжира, — подходящие места для верблюдов. Солнце должно подниматься у тебя слева. Найди гору с двумя вершинами и иди между ними. Говорят, без пищи и воды человек может прожить неделю, но только если будет прохладная погода и тебе улыбнется Всевышний».

Другой голос, далекий, женский, напоминал ей: «В Хамада-Гир высохшие русла рек бегут с северо-запада на юго-восток. Иди вдоль них, и придешь в долину, богатую оазисами».

Мариата открыла глаза, повернула лицо к солнцу и продолжила путь.

Прошло несколько часов, и ничего существенного в окружающем пейзаже не изменилось. Несмотря на то что она продолжала решительно, хотя и с трудом, вышагивать вперед, горизонт так и не приблизился, оставался таким же пустым, как и на рассвете. Сухие русла, по которым шла Мариата, были просто пыльными канавами в земле, неровной и крошащейся под ногами. Их дно усеивали груды камней, отполированных речными водами, которые текли здесь когда-то и очень давно исчезли, оставив после себя только сухие валуны. Даже эти мертвые русла после пары миль тяжелой ходьбы стали исчезать. Один раз она вышла на территорию, покрытую какими-то колючими зелеными стеблями, и ускорила шаг по направлению к ним, но земля, вскормившая эту растительность, оказалась такой же сухой и пыльной, как и все остальное в этой мрачной и дикой местности. Попытавшись сорвать хоть один листик, Мариата лишь порезала пальцы. Она пошла дальше, стараясь не думать о том, что попала в беду. Спина ее болела, живот с каждым шагом казался все тяжелей.

«Я не ела и не пила всего только полдня, — говорила она себе. — Я обязательно останусь жива. Ведь я дочь пустыни. Без пищи и воды человек может прожить неделю», — повторяла Мариата снова и снова.

Ее разум услужливо старался не замечать страшных оговорок и подсовывал ей поразительные истории, слышанные у костров. В них говорилось о подвигах тех людей, которые выжили благодаря своей стойкости, несмотря на то что все их верблюды пали или были украдены и у путников не осталось ничего. Она всей душой верила, что будет так же тверда и решительна, как и эти мужчины, не утратит сил и выносливости, пусть даже носит ребенка.

«Беременная львица — самое опасное животное», — гласила охотничья поговорка.

Но потом Мариата вспомнила, как однажды кто-то сказал, мол, это потому, что самка скорее бросится на врага и погибнет, чем станет спасать себя и своего нерожденного детеныша. Тогда все сразу рассмеялись и стали подшучивать над беременной женой Али, которую звали Хенну. Она в последнее время злилась на мужа и даже треснула его туфлей по голове, когда он ночью вошел к ней в шатер. Мариата приуныла, решила отдохнуть в тени огромного валуна и немного подремала, но сон ее был прерывист и беспокоен. Вскоре она поднялась и, несмотря на то что дневное солнце жгло как огонь, снова продолжила путь.

Вдруг ее взгляд привлекло нечто непонятное. Вдали что-то мелькнуло, в тусклой палитре серо-бурого пейзажа возникло новое пятно. Мариата увидела верблюда и застыла на месте как громом пораженная. Не веря собственным глазам, она смотрела на него, и ей казалось, что жара выделывает с ней фокусы, всему виной игра раскалившегося воздуха, света и тени. Но нет, сомневаться не приходилось. Вот настоящий верблюд, и движется так же неторопливо, опустив голову, словно ищет, что бы такого здесь пощипать. Когда он приблизился, она разобрала и другие подробности: красно-синие полосы яркой попоны, черные бурдюки, белые мешки с рисом и мукой, вязанки соломы. Да это тот самый вьючный верблюд, принадлежавший Атизи, сыну Байе. Потрясенная Мариата едва сдержала крик. Столько пройти по бесплодной каменистой равнине и посреди нее наткнуться на того самого верблюда, который от тебя удрал еще вчера, — это настоящее чудо!

Она прижала амулет к губам и прошептала:

— Благодарю тебя.

При этом женщина и сама не вполне понимала, к кому обращалась. То ли к Тин-Хинан, то ли к духам пустыни. Может быть, она, сама того не подозревая, все это время шла по следу животного, или невидимые силы толкали их обоих в одном и том же направлении, но теперь это уже не важно. Она дочь пустыни, которая спасла ее.

Откуда только силы взялись! Мариата поддернула платье и прибавила шагу, стараясь держаться так, чтобы верблюд ее не заметил. До него оставалось уже около ста ярдов, как вдруг она увидела рядом с верблюдом еще одну фигуру. Мужчина… Нет, скорее мальчик. Несмотря на жару, озноб пробежал по ее спине.

Мариата решительно зашагала вдогонку и крикнула:

— Эй ты!

Мальчишка совсем тоненький, на худом лице сияют огромные глаза. Увидев ее, он так и застыл, потрясенно вытаращив на нее белки глаз, сверкающих на физиономии, столь же темной, как и окружающие скалы.

— Это мой верблюд!

Мальчишка вскарабкался на шею верблюда так же шустро, как крыса на скалу, устроился между мешков с провизией и погнал животное прочь.

— Нет!

Мариата побежала было вслед, но с ее животом особо не разгонишься. Острые камешки больно впивались в подошвы, ноги подворачивались на обломках покрупней.