В конце концов, не в силах перенести ее пронзительного взгляда, Кактус с огромным трудом поднялся на ноги. Мариата пошла рядом, еле волоча ноги. Она никак не могла избавиться от навязчивых мыслей о смерти. Они постоянно возвращались, кружили в голове, словно коршун вокруг своей жертвы. Молодая женщина спустилась в долину, где песок лежал гладким бледным ковром, и вдруг увидела какие-то странные штуковины, торчавшие из песка в небольшой ямке. Верблюд первым понял, что это такое, дернулся в сторону и жалобно закричал. Широко раскрытыми глазами Мариата смотрела на кости, выбеленные солнцем, отполированные до блеска песчинками, поднятыми ветром, и ощущала, как между ребер глухо бухало сердце. Неужели это все, что осталось от странника, который шел этим путем? Вдруг их с Кактусом ждет та же участь? Перед ее внутренним взором встала жуткая картина: ее собственный скелет, скрючившийся, лежащий на боку, почти засыпанный песком. Поджатые колени как бы защищали еще один крохотный скелетик, приютившийся под ребрами.

Представив себе это, Мариата исполнилась решимости и прикрикнула на верблюда:

— Черт тебя побери! Шевели ногами! Мы должны остаться в живых!

Этот приказ был адресован не только выдохшемуся животному, но и самой себе. Сжав зубы, превозмогая страшную усталость, Мариата подгоняла и верблюда, и себя, направляясь теперь прямо на восток. Она сама не знала, почему изменила направление, но в голове женщины гудела уверенность, неведомая ей самой, горела и зудела рука. Где-то там должна быть долина, богатая оазисами, о которой говорили торговцы в караван-сарае, длинная, протянувшаяся с севера на юг, через которую уже тысячи лет проходит торговый путь. В ней много древних колодцев. Мариата найдет ее или погибнет.

Хамада сменилась эргом — огромным океаном песка, бесконечными валами дюн, изогнутых в виде серпа с безжалостным острым лезвием, заточенным ветрами. Мариата стояла на скале и смотрела на эти застывшие, уходящие вдаль волны, яркие гребни которых чередовались с впадинами, лежащими в тени. От этого пейзаж был похож на соколиное крыло. Она поняла, что стоит на границе Большого Западного Эрга. Если в ближайшее время они не найдут колодца, то шансов уцелеть не останется.

На следующий день Кактус пал. Ноги под ним подогнулись, он выпустил изо рта и прямой кишки смердящий воздух и рухнул на песок. Потом верблюд сел и уставился в пространство, словно видел вдали, на горизонте, смерть, неумолимо, шаг за шагом приближающуюся к нему. Мариата вскрикнула, обвила его шею руками, спрятала лицо в горячей шкуре.

— Вставай! — умоляла она Кактуса. — Поднимайся!

Страх заставил ее быть жестокой. Она молотила верблюда кулаками, но он принимал это смиренно и никак не реагировал. Женщина пинала его ногами, взывала к нему, рыдала без слез, но он больше не двигался. Наконец Мариата легла с ним рядом, укрылась в тени большого тела и ждала до тех пор, пока он не перестал дышать. Даже тогда Кактус не упал, не повалился набок, а так и остался сидеть неподвижно, как сфинкс. Только что он дышал и жил, а вот теперь мертв. Невозможно было уловить точного мгновения, когда душа его отделилась от тела, потому что внешне как будто ничего не изменилось. Мариата поднесла руку ко рту верблюда: он не дышал. Она прижалась щекой к его торчащим ребрам: сердце не билось. Дернула его за длинные ресницы, но он даже не моргнул. Наконец ей пришлось признать ужасную правду: Кактус умер. Она осталась одна, и ей негде искать помощи. Мариата зашла в пустыню слишком далеко, возвращаться поздно. Трудно представить, что здесь можно остаться в живых, если для того, чтобы двигаться вперед, у нее есть только ноги. Она села на песок, прислонилась спиной к трупу верблюда и мертвым взглядом уставилась в бескрайнюю пустыню. Так вот какой конец ждет ее и нерожденного ребенка, безрадостный и жестокий. Единственное утешение в том, что умрет она так, как это делают люди покрывала, в пустыне, частью которой они и являются.

В ту ночь за ее душой явились джинны. Она услышала их в шуме ветра, поднявшегося с приходом ночи и вздымающего на гребнях дюн длинные струи песка. Поначалу песня этой нечисти была робкой, как некий шум, приглушенный, но пробиравший ее до самых костей так, что ребра дрожали. Потом они разгулялись вовсю. Их пение слышалось и в воздухе, и в земле под ногами, под размеренный барабанный бой самой жизни, который существовал всегда. Он звучал задолго до того, как возникли эти дюны и тучные пастбища, бывшие здесь прежде песков. По лугам бегали газели и бродили жирафы, окружающий мир был покрыт буйной зеленой растительностью. Тогда Бог создавал джиннов из яркого бездымного пламени. Потом это пение превратилось в рев, а затем и в вой. Мариата вбирала в себя эти звуки, она то ужасалась, то восхищалась. Духи, именуемые народом пустыни, для нее. Они признали ее своей, одной из тех, кто не говорит ни с кем и странствует по этим пустынным местам. Джинны пришли за ней. Ей от этого даже стало легче. Теперь Мариате не придется выходить на бой с собственной судьбой. Жизнь женщины будет взята из ее рук. Она поднялась на ноги, подставила себя ударам ветра и песка.

Очнулась Мариата на следующее утро. Она лежала, уткнувшись лицом в живот мертвого верблюда. Одеяло из песка, накрывшее их обоих, образовало большую полость, наполненную вонючим воздухом, которым, однако, можно было дышать. Кактус, даже будучи мертвым, спасал ей жизнь. Пробившись сквозь толстый слой песка, Мариата встала и огляделась, восхищаясь яркой голубизной светлого неба и сияющими золотом дюнами. Ночной ветер был так силен, что местность, на которой она проснулась, выглядела незнакомой и девственной, словно чья-то гигантская рука преобразила песчаные гребни и впадины. На краткий миг Мариату охватило острое разочарование. Она подумала, что ее испытания в этом мире еще не закончились… и вдруг получила мощный удар ногой изнутри. Это давала о себе знать та жизнь, которую будущая мать несла в себе.

Несмотря на отчаянное положение, Мариата громко рассмеялась.

— Здравствуй, маленький! Так ты, значит, решил напомнить мне о себе, да?

Получив заряд свежей энергии, Мариата полезла в сумку с бахромой, висящую за спиной, достала подаренный Таной нож, поточила его об оселок, пока лезвие не стало острым, как серп месяца, и принялась свежевать мертвого верблюда. Кровь она слила в один из бурдюков и разделала тушу. Сначала содрала с животного кожу, срезала остатки жира в горбе, длинные полоски мяса с боков и лопаток положила в сторонке сушиться на солнце. Скоро от бедняги Кактуса остались только кости, копыта и большая печальная голова. Многие осудили бы ее за то, что она не тронула черепа с питательным мозгом и глазами, наполненными влагой, но Мариату охватила сентиментальность, непривычная для нее самой. Ей казалось, что она сделает дурно, если осквернит голову друга, тем более такого, который тяжким трудом спас ей жизнь. Поэтому женщина неловко потрепала верблюжью макушку, разгладила песок рядом с ней и ножом написала слова молитвы: «Да упокоится дух твой у прохладных озер и тучных пастбищ, душа твоя в прохладной тени. Мариата, дочь Йеммы, благодарит тебя. Дитя Амастана, сына Муссы, благодарит тебя». Ни единый порыв ветра не потревожил эти простые символы тифинага.

Используя жесткие волосы с хвоста верблюда в качестве трута, а высохшие остатки его помета как топливо, она развела костерок с едким дымом, поджарила на огне и съела сердце животного и печенку. Мариата так долго жила впроголодь, что теперь ей пришлось потратить много времени на еду. Она буквально заставляла себя проглатывать пищу. Это ощущение было странным, но женщина понимала, что чем больше она съест, тем лучше подготовится к дальнейшему путешествию. Ее попону унес ветер, и эту ночь она провела, укрывшись окровавленной верблюжьей шкурой. Мариата сама удивлялась собственной практичности. Прежде она не замечала за собой подобных качеств, но ведь ей впервые в жизни приходилось полагаться только на себя.