Таонга рассказала, как именно «умер» Салах, и, что, кажется, интересовало его больше всего – как вышло, что убийца не забрал наладонник. Тут им даже врать не очень пришлось, Таонга очень убедительно рассказала, как в Салаха выпустили две пули, как он сумел ввалиться в какую-то портовую лавку, и люди оттуда спугнули убийцу. Как ей позвонили, и она тут же прибыла за ним в порт, чтобы он истёк кровью на её руках. В конце рассказа голос её дрожал, и в нём слышались настоящие слёзы.

Что интересно, теперь Абдул уже не настаивал на стирании разговора и, казалось, обрёл некоторую уверенность. Он сказал Таонге, что Салах перешёл дорогу важным людям, вопреки его, Абдула, предостережениям, что на его наладоннике содержится информация, за которую могут теперь убить и её, что лучше всего покаяться во всём, что сделала, и вернуть информацию вместе с носителем тому, кому она принадлежит.

Когда звучало это сообщение, Салах лишь криво усмехнулся. Что ж, он не ожидал, что Абдул будет лить о нём слёзы, но сейчас он почти прямо признавался, что связан с кем-то, кто стоял за покушением. Жаль, жаль. Всё-таки Абдулу хотелось верить. Но до конца в этой жизни верить нельзя никому.

– Скажи, что ты готова вернуть наладонник и рассказать всё, что знаешь, – тихо сказал он Таонге, когда та вопросительно посмотрела на него, – и спроси его, как можно это сделать.

И Таонга снова принялась записывать сообщение.

Когда разговор был окончен, Салах откинулся на подушку, стараясь игнорировать болезненную пульсацию в плече, и стал осторожно постукивать пальцами по покрывалу.

– Абдул предал тебя шейхам, да? – спросила Таонга.

Салах не ответил. Они работали с Абдулом восемь лет. Близкими друзьями не стали – было что-то между ними, чего оба не хотели переступать. Но, по крайней мере, были хорошими товарищами. Да, он знал, конечно, что Абдул жаден до денег, но кто не таков? На чём-то его поймали – на жадности ли, на страхе, но теперь доверять ему нельзя. Он почти прямым текстом дал понять Таонге, что знал и о готовящейся попытке убить его, и о том, кто за этим стоит.

И, конечно, долго изображать из себя мертвеца не выйдет – если те, кто охотятся за ним, твёрдо намерены обрезать все концы, то найдут больницу, где его зарегистрировали по документам, и узнают, что раны его не были смертельными.

– Надо поговорить с Ситифаном, – сказал он скорее себе, чем Таонге, но женщина вскинула голову.

– Позвонить?

– Да. Надо сказать ему, чтобы готовил своё корыто – скоро нам придётся валить отсюда, и чем быстрее, тем лучше. А потом пододвинь наладонник ко мне – я хочу сам написать «Амину».

И всё пошло проще – Абдул точно не мог быть связан с «Амином», значит того криворукого стрелка к нему подослали точно не богатые люди из аль-франкуфин. У них вроде бы и повода не было, но учитывать надо все возможности. Салах почувствовал даже некоторое возбуждение – всё-таки удастся избавиться от того дерьма, что ему подсунула Замиль, урвать немного денег (хоть частично восполнить всё, что потерял!) да заодно и насолить тем свиньям из Мадины, которые сначала использовали его, а потом решили убить.

Таонга вышла из палаты, чтобы купить лимонада, а Салах, откинувшись на подушку, лихорадочно обдумывал варианты. Значит, если он сейчас получит деньги и документ на проезд через границу, то валить нужно сразу же, пока ещё в Ордене Верных – или через кого там планировали его убийство – считают его мёртвым. Беда в том, что без посторонней помощи ему сейчас и до туалета не дойти. Надо любой ценой упросить Ситифана, чтобы помог ему – кроме его катера надёжного средства перемещения не было. В самолёт он в таком состоянии, во-первых, не сядет, во-вторых, слишком легко там спалится. У него, конечно, ещё были поддельные документы, те самые, которые он показал в полиции в Марсале, на имя Гейдара бен Фархани, но он не обольщался – его вычислят так же легко, как он в своё время их приобрёл. На внутренних линиях Халифата надо и отпечаток пальца в системе оставлять, и фото. Значит, только катер…

Стоило Салаху подумать об этом, как он услышал тихое жужжание – на наладонник пришло сообщение. Таонга оставила его лежать на тумбочке, Салах непроизвольно дёрнулся, чтобы подняться, и застонал от боли, пронзившей и спину, и плечо. Бара наик! До чего же погано быть беспомощным! Но кто же там пишет? С Абдулом, вроде, всё решили, с «Амином» – тоже. Или появилось что-то, чего он не знает?

Эта мысль, вначале случайная, мимолётная, быстро выросла и кружила над головой назойливой мухой. Салах сверлил взглядом наладонник и ругался про себя, осознавая, что как бы близок он ни был, до него не добраться. Вторая попытка встать, так же принёсшая острую боль, разохотила его пытаться дальше. Где же Таонга? Наладонник, который он сверлил взглядом, тихо зажужжал ещё раз. Кто-то настойчиво пытался с ним связаться. Что ж, десять-пятнадцать минут роли не играют. Или играют?

К моменту, когда Таонга наконец открыла дверь палаты, Салах почти убедил себя, что, что бы там ни было, это очень важно, и время уже упущено. Таонга раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но Салах перебил её, едва ли не гаркнув:

– Наладонник! Туда что-то написали! Открой и прочитай!

Вздрогнув, Таонга отложила пакет с едой и пластиковыми бутылками, подошла к столику, подняла устройство и пробежалась пальцами по экрану. Потом скривилась, как если бы раскусила что-то прокисшее.

– Салах… Это пишет Ситифан.

– И?

– Замиль исчезла.

Он читал новости весь прошлый вечер – сначала на новостных страницах их вилайета, потом далее по Халифату. И чем больше читал, тем более беспомощным муравьём ощущал себя сам. Что-то происходило – беспорядки, начавшиеся у них, перебросились на Магриб, по Тунису, Сусу, Кайруану рассекали шествия орденских братьев на автомобилях и пешком, где-то разгромили кафе, в котором, как говорят, мунафики предавались цифровому дурману, скверне из-за моря.

А торговля между Аль Джазирой и магрибскими вилайетами висела на тонком волоске. Ему уже писали деловые люди с вопросом, что происходит, и когда это всё наконец закончится. Если бы он мог ответить!