Я проглотил отвар.

Десять минут… ничего.

Двадцать пять минут… ничего.

Сорок минут… по нулям.

Может, оно на меня не действует.

Где-то через час мне надоело ждать, и я решил, что у меня просто иммунитет. Было девять часов вечера, и до меня дошло, что я пообещал торчать там до самого рассвета. Мой небольшой матрас на полу выглядел удобным, поэтому я решил — хрен с ним, лягу спать.

Проснувшись, я обнаружил, что плыву где-то в открытом космосе.

Я находился в триллионах световых лет от Земли. Это ужасно далеко — я понимал, что больше никогда не увижу ничего и никого из тех, кого люблю. Мне суждено было остаться там на веки вечные.

Мирясь со своим тяжелым положением, я поплыл среди бесчисленных звезд. Они выглядели не так, как мы привыкли, а как будто Пикассо нарисовал открытый космос. Кругом цвета, кубы и углы — это великолепное зрелище проняло меня до глубины души. Я никогда еще не бывал в таком прекрасном месте. Охваченный благоговением, я вдруг почувствовал, как кто-то стоит у меня за спиной.

Это была женщина. Я повернулся, чтобы увидеть ее, но ничего не вышло. Я ощущал ее тепло позади себя, так близко, что мог бы ее коснуться. Она была рада, что я здесь. Я понял, что она никогда меня не оставит. Откуда-то я знал, что она меня ждала.

Ее голос раздался прямо у меня за правым ухом, как будто ее губы находились всего в нескольких миллиметрах от меня. Я вновь обернулся в надежде хоть краем глаза узреть эту великолепную богиню, но она двигалась синхронно со мной. Я понял, что мне не суждено ее увидеть. Но я не был против, ведь каждая секунда в ее компании утоляла жажду, которой я мучился всю жизнь.

Она была всем: любовницей, наставницей, матерью, защитницей, проводницей. Она — это все, о чем я когда-либо мечтал и что когда-либо хотел. Я чувствовал — она знает все, что я должен знать, и покажет дорогу туда, куда я должен попасть. Она — моя цель, мое решение, мой ответ. Она — вершина горы и небо над ней.

— Где мы? — тихо спросил я.

— В смысле, глупенький? — ответила она голосом, который оставил после себя лишь блаженство.

— Какое красивое место!

— Это не место, глупенький.

Она опять ласково назвала меня глупеньким.

— Я никогда не видел ничего прекраснее.

Она засмеялась.

— Почему ты смеешься? — спросил я.

— Это же ты, глупенький, — ответила она.

— А? В каком смысле?

— Это не место. Это ты.

Мое сердце забилось быстрее, когда я осмотрелся по сторонам, наблюдая великолепие этого бесконечного райского сада.

— Стой. То есть, это все — я?

— Да, глупенький.

— Это я такой красивый?

— Ну конечно, — сказала она.

Ее слова открыли во мне шлюзы, сдерживавшие эмоции до этого момента. Я безудержно зарыдал — из меня потоком хлынули все сомнения, комплексы и страхи, копившиеся внутри столько лет. В то же время осознание собственной внутренней красоты наполнило мое сердце и разум возможностями.

Если я настолько красив, мне не нужно сниматься в самых лучших фильмах, чтобы хорошо к себе относиться. Если я настолько красив, мне не нужно записывать хитовые пластинки, чтобы чувствовать себя достойным любви. Если я настолько красив, мне не нужна ни Джада, ни кто-то еще, чтобы мое существование было оправдано. Если я настолько красив, и у меня внутри всегда есть это пристанище, то мне не нужно ничье одобрение. Я себя одобряю. Я хорош таким, какой я есть.

Так я впервые ощутил вкус свободы. С моей шеи свалилось невидимое ярмо. Все, в чем я нуждался, за что хватался, за что цеплялся, чего желал, и требовал, и манипулировал, и стремился, и хотел — все неутолимые желания, которые заставляли меня бегать, подобно белке в колесе несчастий, улетели прочь. Мне больше не нужно было гнаться за пресловутой морковкой на палочке.

Я больше ни в чем не нуждался.

За все пятьдесят с хвостиком лет на этом свете я никогда не испытывал ничего лучше.

За следующие два года я участвовал в церемонии четырнадцать раз. В восьми из них появлялась женщина, которую, как я узнал, зовут «Матерь». Каждый раз она давала мне подобные советы и наставления. Те три раза, когда она не появлялась, были просто адскими.

На моей второй церемонии Матерь повторяла часов пять подряд:

— Замолчи.

Она произнесла это столько раз, что мне захотелось биться головой об пол. Она имела в виду постоянную болтовню внутреннего голоса, который не умолкает у меня в голове — он планирует, строит стратегии, спорит, оценивает, критикует, осуждает, придирается, сомневается. Она буквально избила меня этим словом: «Замолчи».

И в какой-то момент, прямо перед рассветом, я понял, что наступила тишина. Мои внутренние соседи перестали трепаться. Я испытал эйфорию. Матерь позволила мне блаженствовать в мире и спокойствии моей внутренней тишины где-то минут сорок. Затем она безмолвно объяснила мне, почему я должен был замолчать.

Если коротко, она сказала, что я должен замереть и замолчать, чтобы лучше увидеть и понять окружающих меня людей и обстоятельства. Она наблюдала, как я много лет расшибаюсь об стенку, чтобы подчинить мир своей Воле. Она хотела сказать, что, если я перестану так много болтать и думать, я увижу и почувствую движение вселенских волн и смогу под них подстроиться, чтобы добиться вдвое большего меньшими усилиями. Я вспомнил, как Джиджи сказала мне то же самое много лет назад: «Если бы ты не был таким болтливым, тебе бы, может быть, поменьше доставалось».

Я стал практиковать молчание для того, чтобы стать максимально осознанным. Я всегда считал мир своим полем боя. Теперь я понял, что настоящим полем боя был мой разум.

— Хроническая обструктивная болезнь легких. Идиопатическая сердечная недостаточность. Коронарная недостаточность. Фибрилляция предсердий. В норме фракция выброса крови с каждым сердечным сокращением составляет 55–60 %. У вашего папы она уменьшилась до 10 %. Он всю жизнь курил, вдыхал хладагент, работал с токсичными химикатами, еще и злоупотреблял алкоголем…

— Сколько ему осталось? — спросил я.

— Вам нужно вернуться домой.

Доктор Ала Стэнфорд была нашим семейным врачом уже несколько лет. Она пыталась заставить папулю кардинально изменить образ жизни, чтобы его старость была долгой и счастливой. В моем детстве папуля перенес два инфаркта. Он с гордостью рассказывал об этом. Приближение второго сердечного приступа, по его словам, он почувствовал заранее. Его левая рука отказала, поэтому он вел машину до больницы одной правой. Когда доктор Ала умоляла его отказаться от вредных привычек, он отвечал: «Да ну к черту, если я перестану пить и курить, я сам брошусь под автобус».