— Сколько, Ала? — снова спросил я.

— Шесть недель.

У меня только что закончились съемки фильма «Призрачная красота». Это кино об отце, который переживает смерть своей дочери. Готовясь к роли, я последние пять месяцев внимательно изучал духовные, психологические и культурные ритуалы и практики исцеления, которые помогают людям преодолеть глубокую скорбь по ушедшим близким. Я встречался со священниками, имамами, шаманами, раввинами, гуру. Я прочитал кучу книг о смерти: «О смерти и умирании» Элизабет Кюблер-Росс. «Тибетскую книгу жизни и смерти», написанную буддийским наставником Согьялом Ринпоче. «Вторники с Морри или величайший урок жизни» Митча Элбома. «Год магического мышления» Джоан Дидион.

Вжившись в роль, я чувствовал себя готовым ко всему, уверенным, что могу изобразить триумфальный переход от трагической утраты к полному исцелению. Я помог своему персонажу пережить агонию от потери, но теперь мне пришлось помогать с этим самому себе.

Папуля понимал, что умирает.

Он ослаб, мышцы увяли. Кожа обвисла складками с исхудавшего тела. Его синевато-серое кресло было откинуто, на фоне тихо играл Дон Лемон, в пальцах — длинная сигарета. В жизни ему оставалось выкурить меньше одного блока. Папуля говорил доктору Але, что он может бросить либо пить, либо курить, на ее выбор. Она посмотрела на список его лекарств и запретила алкоголь.

— Привет, парень, — сказал он, оживившись, когда я вошел.

— Как дела, папуль?

Я подошел к нему, чтобы обменяться нашим ритуалом приветствия. Он наклонился вперед, а я взял его бритую голову в руки и поцеловал в макушку. Пять лет назад я посмотрел на его внушительную лысину с буйными вихрами по бокам и взмолился о том, чтобы он побрил голову: «Папуля, ты вылитый клоун — видок тот еще». Он сопротивлялся не меньше года, но как-то раз я подкараулил его на съемках «Людей в черном 3», насильно усадил в кресло парикмахера и обрил начисто. Новый вид ему понравился, и он продолжил брить голову до конца своих дней.

В «Тибетской книге жизни и смерти» Согьял Ринпоче описал основные доводы о том, как поддерживать и утешать умирающего близкого человека. Первой идеей, которая сразу же мне запомнилась, было то, что умирающему нередко требуется «разрешить умереть». Ринпоче утверждает, что иногда умирающие борются и пытаются остаться в живых, если им кажется, что без них вы не справитесь. Это может превратить их последние дни в мучение. Чтобы ваши близкие могли спокойно умереть, им нужно ясно дать понять, что после их ухода у вас все будет хорошо, они прекрасно прожили свою жизнь, а дальше вы разберетесь.

Также Ринпоче пишет: «Умирающему необходимо видеть, что вы его безоговорочно любите, не требуя ничего взамен». Эти идеи сформировали у меня в голове четкую и ясную миссию. Я отложу в сторону свои претензии, травмы и вопросы, и всю энергию направлю на то, чтобы обеспечить отцу самый сочувственный и милосердный переход в мир иной.

Где-то на третью неделю я приехал и, как обычно, чмокнул его в макушку. Я уселся на пол. По телевизору вещал Крис Куомо, но звук был выключен. Папуле становилось все труднее есть. Перед ним стоял нетронутый поднос с макаронами с сыром, тушеной говядиной и брокколи. Если уж папуля отказывается от макарон с сыром, ему, видать, действительно худо.

— Слушай, пап, — нервно сказал я. — Ты был молодцом.

— Когда это? — спросил он.

— Всю жизнь.

Кажется, он не ожидал такого услышать. Он затянулся своей сигаретой и повернулся обратно к телевизору. Похоже, он пока что не был готов об этом говорить. Зато я был.

— Я хочу сказать, что ты прожил прекрасную жизнь. И когда ты будешь готов уйти, я хочу, чтобы ты знал, что ты можешь идти. Ты вырастил меня хорошим человеком. Я справлюсь. Я позабочусь обо всех, кого ты любишь.

Папуля кивнул головой, не изменяя своей стойкости. Его глаза наполнились слезами, но он так и не отвел взгляда от экрана. Но я видел, что он меня услышал.

Его внутреннего солдата давно не стало.

Былому тирану теперь едва хватало сил держать в руках ложку. Он даже в туалет теперь ходил только с моей помощью. В последней попытке сохранить остатки своего боевого авторитета он подробно инструктировал меня: заблокировать колеса коляски, установить ее в точную позицию рядом с его креслом, аккуратно зафиксировать левую подножку, а правую оставить, чтобы он мог поставить на нее ногу, затем — чрезвычайно важно — поставить мое левое колено снаружи его правого колена, а мое правое колено между его ног, чтобы я мог спокойно поднять и переместить его, правой щекой к его щеке, сделать шаг назад, чтобы развернуться на сорок пять градусов и опустить его в коляску.

Как-то вечером, пока я аккуратно катил его из комнаты к туалету, мне в голову пришла шальная мысль. Наш путь проходил мимо лестницы. В детстве я всегда обещал себе, что однажды отомщу ему за маму. Что, когда я стану большим и сильным, когда я перестану быть трусом, я его одолею.

Я остановился возле лестницы.

Я мог бы столкнуть его вниз, и ничего мне за это не будет.

Я же Уилл Смит. Никто не поверит, что я нарочно убил своего отца.

Я один из лучших актеров в мире. Когда я буду вызывать скорую помощь, этот звонок будет достоин «Оскара».

Потом нахлынувшее чувство многолетней боли, злобы и обиды вновь отступило. Я покачал головой и покатил папулю дальше к туалету. Слава богу, о нас судят по поступкам, а не по внутренним вспышкам гнева, вызванного старыми травмами.

Я навещал его каждую неделю в течение следующих полутора месяцев. Есть нечто отрезвляющее в том, чтобы заглянуть в глаза человеку, который принял свою неминуемую смерть. Осознание смерти делает человека мудрее и заставляет забыть о пустяках. Необратимость придает каждому прожитому моменту великую важность. Каждое приветствие было как подарок с небес — нас обоих переполняла благодарность за возможность увидеться снова. А каждое прощание было идеальным и законченным, ведь мы прекрасно знали, что это может быть последний раз. Каждая шутка, каждый разговор приобретает вес и смысл перед лицом этого простого факта. Смерть превращает повседневность в чудо.

Приветствия и прощания такими и должны быть в обычной жизни, ведь никто не знает наверняка, настанет ли завтрашний день. Я стал принимать каждое «привет» с благодарностью и не бросать ни одного «пока» мимоходом. Между нами с папулей появились преданность, искренность и сопереживание, которые показали мне новую форму любви.

Папуле было обещано шесть недель, а протянул он целых три месяца. Помню, как на девятую неделю я приехал навестить его. Наши встречи были радостными и трогательными, но в тот день он был подавлен. Он сидел без рубашки и курил, сгорбившись над своим деревянным столиком, где стояла нетронутая еда.

Как всегда, я чмокнул его в макушку.

— Что такое, папуль?

Он отложил сигарету и задумчиво перевел взгляд на мост Бенджамина Франклина, возвышающийся над рекой Скулкилл.