– Знаю, вы пытаетесь угадать, что я делаю по вечерам на кладбище, – сказал он. – Сейчас я вам это объясню: я молюсь за своего дядю, за своего отца, за друзей, которых потерял, и за свою мать. Главное, за свою мать. Чтобы она простила меня. Мне не удается ее увидеть. А ведь я искал ее повсюду: и в видимом мире, и в невидимом. Я искал ее во времени. Но я не нахожу ее. Я ее так и не нашел. Как будто ее никогда не существовало. Я надеюсь, что она слышит мои молитвы. Надо, чтобы она меня простила. Я прошу вас всех: молитесь за меня. За то, чтобы Мосана меня простила.

Вот что он сказал. И в этот момент я поняла: хоть Мадаг и мудрец, но он не бог. Он человек. Его мучают тяжелые воспоминания и вопросы, на которые нет ответа. Его можно пожалеть. Он просто человек – существо, способное вызвать жалость.

Мам Диб снова замолчала. У меня возникло впечатление, что она молится за Мадага. И тогда, глядя на нее, я вдруг подумал: эта женщина знала – и понимала – Элимана Мадага гораздо лучше, чем я. И не только потому, что знала его лично и прожила бок о бок с ним много лет (количество роли не играет), а потому, что за одно мгновение получила доступ ко всему: к его чувству вины, к его слабости, к его желанию, к его одиночеству, к его тревоге. С самого начала, поскольку я узнал об Элимане, когда прочитал его книгу, мне казалось, что ключ к его тайне надо искать со стороны литературы; что эта тайна неразрывно связана с «Лабиринтом бесчеловечности» и со следующей книгой, которую он задумывал. Я связывал загадку человека с его профессией, рассматривал белые пятна в его биографии сквозь привычную призму писательства. Но что, если она искажает картину? Возможно, в литературе вообще ничего нельзя найти. Это такой подозрительный гроб, он черный и блестящий, однако нельзя исключать, что никакого трупа в нем нет. Вот что объяснили или дали понять мне за последние недели Сига Д., Мусимбва, Беатрис, Станислас, Шериф, Аида, а теперь еще и Мам Диб, каждый и каждая по-своему. И, быть может, сам Элиман Мадаг пытается сказать мне это, пока я иду по его следу. Но если он и делает это, то с помощью туманных намеков, сквозь толщу времени, которая нас разделяет. На меня вдруг навалилась безмерная грусть. Мам Диб снова заговорила:

– Куре умерла семнадцать лет назад, Нгоне последовала за ней семь лет спустя. Остались только мы с Мадагом. Те, кто не знал историю нашей семьи, думали, что он мой муж. Нас с ним это забавляло. В последние десять лет жизни он уже не занимался починкой и изготовлением рыболовных сетей. Только принимал по утрам тех, кто нуждался в его сокровенном знании. А после обеда направлялся к реке и расхаживал вдоль берега. Но до последнего дня посещал кладбище и сидел под манговым деревом. А примерно за месяц до смерти он сказал мне о тебе. Сказал, что через год после его ухода придет некто и захочет поговорить о нем. Он не знал имени пришельца. Но попросил радушно принять его.

– Больше он ничего не добавил?

– Он не знал, сколько дней ты у нас пробудешь. Но попросил предоставить тебе кров на столько дней, на сколько ты пожелаешь, чтобы сделать то, что тебе нужно здесь будет сделать.

– Он не сказал, что именно?

– Нет. Думаю, мне не нужно было это знать. Но сам-то ты, наверное, это знаешь.

После секундной паузы я ответил:

– Да.

– Тогда я закончила.

– Подожди: как он умер?

– Как? Самой легкой смертью: во сне. Привел свои дела в порядок, помолился, исцелил своих последних больных. Благословил наш дом и все дома в деревне. А затем уснул навсегда; кажется, ему было больше ста лет. Похоронили его на деревенском кладбище, рядом с могилой Кумаха. Эти две могилы похожи, как близнецы. – Она немного помолчала, а потом продолжала: – Нам даже не пришлось сообщать об уходе Мадага в царство предков. У нас в округе все знают, что, когда гаснет духовный светоч, это видно сразу. В день смерти Кумаха с утра до вечера лил дождь, хотя стоял сухой сезон. А на следующий день после смерти Мадага на небо наползли черные тучи и скрыли свет дня. Некоторые даже утверждали, что солнце в то утро не всходило. В полдень было очень темно, как будто все еще продолжалась ночь. Мадага обмыли и похоронили ранним вечером. Народу на его похоронах было много. Собралась не только вся наша деревня, но и жители соседних деревень. Увидев ночь в разгар дня, все они поняли, что ушел Мадаг, один из последних мудрецов в наших местах. И явились проводить его в последний путь. Только когда земля покрыла его тело, в пять часов вечера, на небе снова показалось солнце.

Она умолкла. Я ждал, что она продолжит свой рассказ, но она встала, посмотрела на меня и, как будто прочитав мои мысли, сказала:

– Не знаю, что ты там вообразил, маленький сказочник с бескрайним воображением. Я не знаю, какой жизнью жил Мадаг до своего возвращения. Я догадываюсь, что в этой жизни бывало всякое. Но конец ее был простым. Может, не слишком счастливым или умиротворенным, но простым. И я думаю, что для такого человека, как он, это уже немало.

До нас донеслись голоса Нде Кираан и Латев.

– Девочки возвращаются, – сказала Мам Диб. – Это знак, что мне пора спать. Они составят тебе компанию до конца вечера. Boo feet ndax Roog, Диеган Файе. Ngiroopo.

– Ba feet, Мам Диб. Спокойной ночи. Спасибо.

Она направилась к своей комнате. Через несколько секунд во дворе появились девушки. Мы по-дружески коротали время за чашкой чая, который приготовила Латев. Позже, когда я встал принести из машины свои вещи, Нде Кираан предложила меня проводить. Она тоже собиралась лечь спать и хотела убедиться, что я не сбегу на машине, которую проспорил ей несколько часов назад. Латев объявила, что приготовит мне комнату.

– Здесь, – сказала она, указывая на большую хижину возле лодки.

Я не удивился. Почему-то мне казалось, что я могу заночевать только здесь, и нигде больше.

– Моя мать должна была сказать тебе, что это бывшая комната Маам Мадага, – продолжала Латев. – На случай, если я уже лягу, когда ты вернешься, желаю тебе спокойной ночи.

Мы с Нде Кираан вышли со двора. Я зажег фонарик на телефоне, чтобы осветить дорогу. По пути я спросил, где