Иван опять на него покосился. Сухотин сидел очень прямо. Так и тот, вспомнил Иван, держался. А где тот теперь? Может, он уже опять в своем каземате, который стоит очень низко, и поэтому его, как говорил Семен, никак не взять, потому что нужно бить только из пушки, а пушку еще нужно подкатить, но сперва ее нужно добыть, то есть поднять там бунт и захватить орудия… И ведь, может, так оно когда-нибудь и будет, подумал Иван, потому что если нашлись братья Орловы для Екатерины Алексеевны, то почему никому не найтись для Иоанна Антоновича? Значит, найдутся обязательно и, может, уже даже нашлись. Ведь же нашлись уже даже для юного Павла Петровича, сколько ему всего лет, восемь неполных, кажется, а у него уже Иван с Семеном. И Сухотин с ними. И еще, зачем перечислять, другие, и их много. Да и неважно это совершенно, в сердцах думал Иван. И сразу дальше: Господи, как это раньше было просто! Их было только двое: царь и царица. А теперь еще царевич, Господи, и еще тот безымянный колодник. И ведь совершенно непонятно, Господи, кого больше жалеть и за кого становиться. И почему, Господи, это от меня должно зависеть? Кто я такой? Армейский ротмистр, и я хочу в отставку, и жениться, и уехать. И мне только та корона и нужна, и я только о той беспокоюсь, которую Семен будет держать, когда мы будем с Анютой венчаться…

А, кстати, где Семен, что с ним? И дальше почему-то стало получаться так, что ни о чем другом Иван думать уже не мог, как только о Семене. И молчал. И так же молчал Сухотин. Только иногда, когда их останавливали на рогатках, Сухотин называл пароли — и опять молчал. Так они доехали до Воронцовского дворца — все время молча, — и Иван никак не мог понять, отчего это у него вдруг такое беспокойство за Семена.

И только тогда, когда они уже совсем приехали, и уже даже остановились и сошли на землю, а на крыльце уже стоял Степан… Иван вдруг понял, отчего! Сухотин ему что-то говорил, но Иван его уже не слушал — Иван быстро шел к крыльцу и думал только о том, что Семену снился очень гадкий сон и он его очень боялся. Так неужели он это не зря?!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Конца-краю не видно

Поэтому Иван, как только взошел на крыльцо, сразу спросил у Степана, не приезжал ли господин майор. Еще нет, сказал Степан спокойным голосом. Иван кивнул и подумал: и верно, Охта, она же вон где, вот Семен и задержался, — и, уже больше ничего не говоря, следом за Степаном вошел в дверь. Дальше они прошли мимо лакеев и стали подниматься по лестнице. Вначале поднимались молча, и уже только почти что на самом верху Степан вдруг тихо сказал Ивану, что его Карп Львович очень ждет. Карп Львович, повторил Иван, это Носухин, что ли? Точно, он, сказал Степан. Они к этому времени уже поднялись на второй этаж и остановились. Чего стоишь, строго сказал Иван, веди меня к его высокопревосходительству, я очень спешу. Или ты что, этого не видишь?! Вижу, как же, еще как, быстро сказал Степан, отводя Ивана в сторону от лестницы. Потом опять остановился и добавил, тоже быстро:

— Но его высокопревосходительство вас сейчас принять никак не могут. Они сейчас на высочайшей аудиенции. У государыни.

— У государыни? — переспросил Иван. — Она что, разве уже вернулась?

— Значит, вернулась, раз они туда поехали, — сказал Степан.

— Так! — строго сказал Иван. — Ладно. А про меня он что велел?

— Ничего, — сказал Степан. — Они тогда очень спешили. Только Карпу Львовичу чего-то наказали и сразу уехали. А потом, когда они уже уехали, Карп Львович мне велел, чтобы как только вы явитесь, я вас сразу же провел к нему. Потому что так ему велели их высокопревосходительство.

— Так, — еще раз сказал Иван. Потом еще раз сказал: — Так! — А после усмехнулся и добавил: — Так да не так, Степан. Потому что вот беда какая. Не могу я с Карпом Львовичем беседовать. Потому что господин майор Губин, мой прямой воинский начальник, мне строго-настрого велел о том, что нами было видано, докладывать только лично их высокопревосходительству. И больше никому ни в коем разе. И я на том ему дал слово.

— Так как же теперь быть? — спросил Степан.

— А подождем пока, — сказал Иван. — И тогда или господин майор сюда прибудет и снимет с меня свой запрет, или даже сам Никита Иванович от государыни вернется, и тогда я ему лично доложу.

Степан молчал. Тогда Иван еще сказал — и тоже улыбаясь:

— И еще вот что, братец. Я же, сам видишь, с дороги. Проголодался я. И господин майор сейчас вернется. Поэтому вели срочно накрыть нам два куверта. И проводи меня, а не томи в углу!

Степан на это молча поклонился, развернулся, и они пошли в столовую.

В столовой их как будто уже ждали, потому что не успел Степан распорядиться, как уже было нанесено всего, чего душа желает. Иван сел, Степан налил ему в стакан, сказал, что это капское, пожелал приятно отдохнуть и вышел.

А Иван отведал капского, точнее, просто выпил и пожал плечами, посмотрел на стол, там было много всякого, но он взял только огурчик, надкусил его и отложил. Потому что аппетита совсем не было. Черт знает что, думал Иван очень сердито, сперва гонят неизвестно куда, суют под пули, а после возвращаешься, а их нет, им это уже неинтересно! Они как будто бы уже у государыни. Только какая государыня, когда Иван вон как гнал, и то только явился. А она? Да никогда она так… И вдруг опять подумалось: а где Семен? Вот за Семена тогда, чтобы ничего с ним не случилось! И Иван опять налил.

Но выпить не успел, потому что вдруг вошел Носухин в мундире и со шпажкой. Вид у Носухина был очень важный, и от него еще крепко пахло кельнской водой.

— А вот и вы! — насмешливо сказал Иван. — Садитесь, угощайтесь.

— Благодарю, — сказал Носухин. — В другой раз с великим удовольствием. А нынче я очень спешу. Да еще по делу первейшей важности.

— А что такое? — спросил Иван.

— Да вот, — сказал Носухин, — мне сейчас нужно срочно ехать к его высокопревосходительству, ибо…

— О! — перебил его Иван. — Вам, значит, известно, где он. Тогда передайте ему, что я