в этом виноват. А Никита Иванович встал и медленно прошелся взад-вперед по кабинету, потом остановился и сказал:

— Что-то там случилось, чую. Что-то очень важное. Рассказывай.

Иван начал рассказывать. Никита Иванович слушал его очень внимательно, ничего не уточнял, не переспрашивал, и только когда Иван уже совсем замолчал, он медленно провел руками по щекам и сказал:

— Беда какая! — и опять прошелся к окну и обратно, остановился и еще сказал, теперь уже спокойнее: — Ну а может, это даже к лучшему. Но тут нужно хорошо еще подумать, даже очень хорошо!

И он опять взялся руками за щеки. Иван встал. Никита Иванович улыбнулся ему и сказал:

— А ты, голубчик, отдыхай. И ни за что не тревожься. Это уже пусть моя голова болит об этом. — И замолчал, потом спросил: — Ты что-то хочешь сказать?

— Нет, ничего, — сказал Иван. Потом все же добавил: — Да, и еще вот что. Иван Перфильевич вас спрашивал. О нем Карп Львович говорил…

— Я про это уже знаю, — поспешно перебил его Никита Иванович и тут же сердито добавил: — Это господин Елагин, ее новый секретарь, это я о государыне. Ума не приложу, зачем это я ему вдруг так срочно понадобился! — И тут же поспешно продолжал: — Да ты, еще раз говорю, ни о чем не тревожься. Ты лучше иди, отдыхай. А то вдруг у тебя завтра хлопотный день выдастся. Вдруг, к примеру, надо будет какую-нибудь бумагу отвезти на подпись. Вот только Губин вернется и тоже передохнет маленько, так после сразу собирайтесь ехать. Чтобы Иван Перфильевич ко мне больше не бегал. А пока ступай, ступай.

Иван чинно откланялся и вышел. На душе у него было гадко. Он шел к себе и думал, что какая получилась кутерьма, и ей еще конца-краю не видно. А добра не видно и подавно! Эх, лучше бы ему бы совсем сейчас из Померании сюда не ездить, а оставаться в штабе при Румянцеве. Тем более, ведь же Сивцов говорил, что у тебя, Иван, Бычок крепко хромает, сводил бы ты его к Феликсу, не оставляй это на Мишку, а я вместо тебя Жукова пошлю. И пусть бы ехал этот Жуков, пусть бы сейчас скакал туда-сюда, вертелся, а Иван сидел бы в Померании вместе со всем корпусом и ждал курьера с пакетом, а в пакете новая присяга. Кому надо! Так нет, думал Иван, входя к себе, нет же, купил это колечко! Переплатил втридорога. Потому что, как ему сказали, это не простое колечко, а заговоренное. Всегда будете вместе: что бы где бы ни случилось, а вам все равно. Потому что вы только посмотрите, господин ротмистр, какой чистый камень, какая красная кровь — как настоящая! И он поверил и взял. И сказал: не надо Жукова, я сам поеду. Подумав так, Иван сел на софу, достал из-за пазухи портмонет, а из портмонета то колечко и принялся его рассматривать и думать об Анюте. Долго он его рассматривал и также долго думал, а после тяжко вздохнул, убрал колечко, наполовину разделся и лег. Лежал, ворочался, а сон не брал. Долго не брал! А после как-то вдруг сморил — совершенно неожиданно и незаметно.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Пуля летит быстро

Спал Иван крепко, ничего ему не снилось. А когда утром проснулся, то первым делом позвал Степана и спросил, не слышно ли чего про господина майора. Степан сказал, что ничего. Иван нахмурился, потому что было уже совершенно понятно, что с Семеном что-то случилось. Но говорить об этом не хотелось, и Иван молчал. Зато Степан сказал:

— Да вы не беспокойтесь, ваше благородие. Их высокопревосходительство вашего товарища в обиду не дадут. Они или скажут кому надо, или где-нибудь не поскупятся. Будете вы еще с ним водку трескать. За милую душу!

Иван строго глянул на Степана, потому что очень не любил, когда холопы себе много позволяют… Но после и сам усмехнулся, подумал: ерунда все это, встал и подошел к окну, глянул во двор. Во дворе стояли две кареты. Опять гости, подумал Иван — и спросил, а что их высокопревосходительство, не спрашивал ли он чего или не передавал ли. Нет, сказал Степан, куда там, столько кутерьмы сегодня, даже больше, чем вчера. Так и снуют они! Кто они? — спросил Иван. Господа, сказал Степан многозначительно. И тут же вдруг спросил:

— А чего это вы, ваше благородие, о своем человеке совсем забыли, о Василии? Не интересуетесь совсем.

Иван сразу застыл. Базыль, подумал он, а ведь и правда! А Степан продолжал важным голосом:

— Так вот, ваше благородие, пока вас тут не было, пока вы отъезжали по важным делам, ваш человек сюда два раза приходил. Первый раз постоял и ушел. А во второй раз его их высокопревосходительство к себе потребовали и долго с ним беседовали. И после ваш человек как ушел, а уходил — весь светился, так больше́ что-то не показывается. Вот я и удивляюсь этому.

Иван задумался. После сказал:

— Хватит болтать. Иди вели накрыть на стол. Нет, сперва дай побриться.

Степан ушел. А Иван переоделся в свое офицерское. Степан принес побриться, он побрился. Брился он долго, тщательно. Ну так еще бы, думал он, глядясь в зеркало, может, бумагу повезу на подпись, а меня там самого возьмут и повезут к Шувалову. Или кто там сейчас этим заправляет? Привезут, а я небритый, Шувалов разозлится и начнет орать: собака, что за вид, как тебя клеймить такого заросшего, да ты клейма не достоин, клеймо казенное, а ты, вор, чей?!

И тут Иван порезался, стал это место утирать, примазывать и, что всего хуже, думать, что такое не к добру. Но и додумать даже не успел, как в дверь заглянул Степан и пригласил его к столу. Иван быстро убрался, встал и вышел следом за Степаном.

Стол был небогатый, потому что была пятница, и кашка была на воде. Но Иван все равно ее съел, запил жидким кофеем и уже хотел было вставать. Как вдруг опять показался Степан и сказал, что ваш человек пришел, Василий, так его что, сюда звать или как? Сюда, сказал Иван, только найдите еще что-нибудь, а то что это одна каша! Слушаюсь, сказал Степан и вышел. Иван сидел, смотрел на дверь и ждал. Принесли вина и гречки с салом. А потом уже вошел Базыль. Он был одет уже по-здешнему, и все это сидело на нем