Также на него злились и остальные работники фабрики, все эти русоволосые, голубоглазые и упитанные бухгалтеры, инженеры и служащие, но, встретив его, они вытягивались во фрунт и говорили с ним с тем особым подобострастием, с каким говорят со своим верховным начальником только немцы.

— Яволь, герр гаупт-директор! — громогласно отвечали они на любой его приказ, стоя по стойке «смирно».

Он сразу же взял фабрику в свои руки; низкорослый, вертлявый и нервный чужак, говоривший на плохом немецком нараспев, словно он учил Гемору, вечно суетившийся, не способный усидеть на одном месте, раздражавший своей хасидской привычкой хвататься за бороду, которой у него давно не было, и брать собеседника за пуговицу, ходивший в постоянно свернутом набок галстуке, — Макс Ашкенази, тем не менее, крепко держал в кулаке десятки высоких, гладких, причесанных, корректных и пунктуальных немцев. Он был в курсе всех дел, знал на фабрике каждый угол, каждую машину, каждый кирпич, лично следил за всем, что на ней производится и строится. В прежнюю уютную сонливость, заведенную толстым Альбрехтом, Макс Ашкенази внес энтузиазм и страсть. Люди злились, их раздражало, что этот чужак вечно торопит и подгоняет их; но противиться ему они не могли. Он задавал ритм. Его беспокойство, непоседливость, суетливость и спешка, как мотор, гнали ток из директорского кабинета во все уголки большой фабрики, двигали ее машины и дергали людей, как марионеток на проволоке.

Несмотря на свое суматошное директорство, Макс Ашкенази находил время на то, чтобы ездить в Россию и заключать крупные сделки. Фабрика работала, как хорошо отлаженный механизм. В самых отдаленных местах, где ему приходилось бывать, главный директор мануфактуры Хунце знал обо всем, что творилось на предприятии, постоянно получал телеграммы с отчетами и посылал телеграммы с указаниями. С тех пор как на Дальнем Востоке началась война, телеграммы приходили пачками. В городе царила истерика. Бароны, как всегда, были в отъезде, и люди Хунце не находили себе места. Они не знали, что делать и куда бежать. Макс Ашкенази сидел в своем купе как на иголках, и широкие, обитые плюшем скамьи казались ему чересчур узкими.

В его голове росла и крепла идея. Именно теперь, когда Лодзь останавливается, теряет рынок, он хотел сделать деньги, много денег. Сидя в поезде, он смекнул, что при переходе на военные товары можно сорвать куш. Военные интендантства — очень хорошие покупатели, они и сами любят заработать, и дают заработать другим. Правда, его фабрика производит мирную продукцию; но это пустяки, она легко перейдет на новые рельсы. Надо только поторопиться, прежде чем конкуренты догадаются сделать то же самое. Главным образом Макс Ашкенази боялся Флидербойма. Однажды Флидербойм уже показал, на что способен, тогда — с губернатором и земельными участками. В тот раз он заработал целое состояние. Нельзя допустить, чтобы он вторично обошел его, Макса. Надо чуять, куда идет история. Главное — сразу же взяться за дело, выйти на начальника интендантства, дать ему урвать мозговую кость и самому получить косточку не хуже.

Вот будет здорово: все фабрики встанут, а его будет работать день и ночь. То-то он отыграется!

От одной этой мысли Макс Ашкенази начал ерзать и подпрыгивать на месте, представляя себе, как его фабрика рванется вперед посреди окружающей ее гулкой лодзинской тишины. Гудок локомотива напомнил ему гудки его фабричных труб.

С поезда он сразу же отправился на фабрику, как только за ним приехала карета. Он едва заскочил домой, даже ванны не принял после долгой поездки. У него не было на это времени. На счету была каждая минута. Под большим секретом, с большим пылом и поспешностью он принялся тянуть за все нитки, разнюхивать, прощупывать, выведывать пути, дороги и тропки, ведущие к начальнику интендантской службы. Сейчас ему очень пригодились бы его бароны. Доступ к высокому начальству был у них, у аристократов, а не у него. Он знал это. Как ни крути, до высокого начальства ему не дотянуться, хотя его подметки становятся все толще и все выше поднимают его над землей, а в Лодзи поговаривают, что скорее Хунце у него в руках, чем он у Хунце. Но бароны отсутствовали. Как всегда, они сидели за границей. И Макс Ашкенази сам взялся за дело. То, что он будет добиваться своего один, без их помощи, наполнило его особой радостью.

Тем лучше для него. Правда, у него не было доступа к коменданту крепости[142]. Для людей его круга тот был слишком крупной рыбой, но Макс Ашкенази знал, что как на фабрике Хунце, так и повсюду большими начальниками управляют те, кто мельче их. А еще он знал, что золотом от русских, даже самых высокопоставленных, можно добиться чего угодно.

И он потихоньку отправился в Варшаву и стал искать подход к коменданту. В первый же день он вышел через одного маклера на певицу оперетты, которая была любовницей служившего в крепости адъютанта. С бриллиантиком в красивой атласной коробочке и слишком крупными и кричащими цветами, какие может купить только полный невежда в делах обольщения, он отправился к этой светловолосой пышнотелой иноверке, жившей в окружении собак, кошек, канареек и пыльных букетов от поклонников театрального искусства. Его едва не стошнило как от собственных комплиментов, которые он расточал таланту пухлой актрисы, чье пение никогда не слышал, так и от слащавого романтического щебета и шоколада, которыми его угощала эта дама в своем похожем на сцену будуаре. Тем не менее он упрямо отсидел в гостях положенное время и надел актрисе бриллиант на один из ее толстых пальцев, так густо унизанных кольцами, что найти на них место для нового было нелегко.

— Пусть это будет выражением моего восторга перед вашим большим искусством, — сказал он на ломаном польском. — Для меня будет высочайшим счастьем когда-нибудь снова провести время в вашем божественном обществе.

— Я глубоко тронута, — сказала пышная светловолосая дама, соблазнительно улыбаясь, словно в театре. — Почту за честь видеть господина директора в моей скромной квартире в обществе моих ближайших друзей.

Благодаря этой опереточной диве он оказался втянут в непривычный круг людей. Он попал в среду офицеров и адъютантов, больших почитателей искусства актрисы и еще больших почитателей карт, денег, шампанского, веселых ресторанов и кабаре. Вечно трезвый, ненавидящий пьянство и дебош, Макс Ашкенази несколько дней гулял со своими разудалыми новыми знакомыми, которые, напившись, били зеркала и хватались за револьверы. Но он добился своего: он добрался до самого коменданта — деньги открыли перед ним все двери.

В Лодзь он возвращался с мерзким привкусом во рту и шумом в голове. Эти гулянки вымотали его. Но в кармане у него был заказ на военные товары, благодаря которому он будет купаться в золоте.

В большой и опустевшей Лодзи только фабрика Хунце работала в полную силу. Работала и днем, и ночью. Трубы ее нагло гудели в притихшем городе, красные кирпичные стены дрожали в лихорадочной спешке.

Снова имя Макса Ашкенази было на устах у всей Лодзи, снова ему смотрели вслед на плохо замощенных лодзинских улицах, когда он проезжал, задумчивый и погруженный в свои дела, в карете, полученной им в наследство от прежнего главного директора мануфактуры Хунце.