Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его недоумение уменьшилось, когда Джульетта начала наматывать нитку на его палец – на палец правой руки, как было заведено у русских. Она помнила, о чем они разговаривали шепотом пять лет назад – о будущем, в котором они сбегут и смогут быть вместе.
– Я беру тебя, Рома Монтеков, – тихо произнесла она, – в свои законные мужья, дабы с этого дня и впредь обладать тобою, пока смерть не разлучит нас. – Она завязала маленький крепкий узелок. – Думаю, какие-то обеты я пропустила.
– А еще ты забыла про священника и свидетелей… – Рома протянул руку к ее ножу и еще одной части нитки. – Но у нас хотя бы есть Библия.
Он взял ее за левую руку и принялся наматывать нитку на ее безымянный палец, так нежно и осторожно, что Джульетта не дышала, боясь, что это отвлечет его.
– Я беру тебя, Джульетта Цай, – сосредоточенно прошептал Рома, – в свои законные жены, дабы с этого дня и впредь обладать тобою, пока… – Он поднял глаза, заканчивая завязывать узел. Когда он заговорил опять, то не стал отводить глаза. – Нет, не так. Дабы обладать тобою там, где даже смерть не сможет нас разлучить. В этой жизни и в следующей, ибо пока будут существовать наши души, моя душа всегда сможет найти твою. Вот каковы обеты, которые я даю тебе.
Джульетта сжала руку в кулак. Нитка и впрямь была похожа на кольцо – тяжелая, как металлический ободок. Эти обеты были так же крепки, как и любые клятвы, данные перед священником или другими людьми. Им все это было не нужно. Они дополняли друг друга, были единственными, кто понимал друг друга в этом городе, который хотел пожрать своих детей. Теперь они вместе, сильные как никогда.
– Даже смерть не сможет нас разлучить, – с жаром повторила он.
Это было великое обещание. В этой жизни они были заклятыми врагами. В этой жизни между ними бежала кровь, поток крови – широкий, как река, и такой глубокий, что вокруг него образовалась долина. В следующей жизни их, возможно, ждут мир и покой.
Снаружи металл снова и снова ударялся о металл. Здесь, в четырех стенах, они могли делать только одно – обнимать друг друга, ожидая, когда наступит полдень, когда они обретут свободу.
Глава сорок один
Селия, словно став воином, разглядывала поле битвы сверху. Она всегда хотела только одного – чтобы вокруг царили мир и покой. И теперь закрывала уши руками, надеясь, что тишина в ее голове будет означать и тишину снаружи.
Но больше так не будет. В мире стало слишком шумно. В городе звучало крещендо.
– С севера приближаются трое Алых, и, скорее всего, они приведут с собой больше людей, – доложила Селия, и девушка, стоявшая под балконом, ожидая ее слов, сразу же убежала, чтобы передать их дальше.
– Ваша записка доставлена, – крикнула следующая девушка, кивнув Селии. – Мы связались с Да Нао.
Селия тоже кивнула, затем снова сосредоточила свое внимание на улицах. Она никогда не думала, что станет солдатом, и… наверное, она им не была. Не то что те, кто собирался внизу с кирпичами, дубинками и оружием в ожидании гангстеров и солдат Гоминьдана. Когда завяжется бой, рабочим надо будет сопротивляться только до тех пор, пока город не пробудится, пока рабочие не начнут делать то, что получается у них лучше всего: сеять хаос, выходить на улицы и крушить все вокруг.
– Приготовьтесь, – крикнула Селия.
Как по сигналу, приблизились Алые, удивившись при виде рабочих, ожидающих их снаружи своих кварталов. Они переглянулись, как будто спрашивая, надо ли им продолжать. Подняв глаза и увидев Селию, Алые узнали ее.
Она отступила с балкона назад.
Она не солдат, а наблюдатель.
Не солдат, а бьющееся сердце сопротивления.
* * *
Оставив главные улицы Шанхая, Венедикт сразу же стащил с руки повязку. Полоска белой ткани упала в грязную дождевую лужу, и он задрожал, ощутив внезапный холод.
Они все носили белые повязки, эти Алые с их пистолетами и ножами. Они измазали лица грязью, чтобы выдать себя за представителей масс, и на их повязках был намалеван китайский иероглиф, означающий «рабочее движение», как будто они были рядовыми рабочими, восставшими против своих вожаков. Он заявил, что сможет сойти среди них за своего и останется незамеченным, и оказался прав. Для этого ему было достаточно всего-навсего переодеться, и никто из Алых на улицах не остановился, чтобы присмотреться к нему, несмотря на то что он бежал в обратную сторону.
Венедикт остановился за телефонным столбом, и тут до него донесся далекий гул. Границы иностранных кварталов были открыты. Он не знал, что там произошло, не знал, когда иностранные солдаты оставили свои посты. По какой-то причине улица Гизи теперь не охранялась, и все дороги – прежде перегороженные мешками с песком и самодельными заборами из сетки рабицы – были разблокированы.
Гул стал ближе. Венедикт пригнулся как раз вовремя, чтобы спрятаться от группы Алых, которые торопливо выходили из Французского квартала.
Не стоило этому удивляться. Стало быть, Алые и Гоминьдан сговорились и с иностранцами. Иностранцы дали добро на бойню и предупредили своих, чтобы те сидели по домам. Как бы деятели Гоминьдана ни уверяли, что они желают вернуть страну китайцам, значительная часть города по-прежнему принадлежала иностранцам. Слишком многие из штабов и учреждений Гоминьдана находились во французских владениях, чтобы чем-то огорчать их.
– Поторопись. В Джессфилде не хватает подкреплений.
Мимо телефонного столба пробежал еще один отряд, и Венедикт пригнулся ниже, хотя столб наверняка и так скрыл бы его. Только когда голоса затихли, он выпрямился и посмотрел, как солдаты Гоминьдана исчезают вдали.
Во Французском квартале было пустынно. Венедикт никогда еще не видел, чтобы рано утром здесь было так безлюдно: нигде не было видно ни одного уличного торговца, несмотря на то что небо мало-помалу светлело. Но это не означало тишину. В городе выли сирены, в основном их звуки доносились с юга. Венедикт предположил, что их включили на канонерках, стоящих на Хуанпу в Наньши.
Он пустился бежать. Теперь уже не было смысла скрываться. Ни к чему терять время, ведь с каждой минутой приближается полдень. Венедикт знал, где находится дом генерала Шу. Там ли Маршалл? Есть ли там вообще кто-нибудь? Возможно, они уже покинули Шанхай, а может быть, находятся где-то в городе, за пределами иностранных владений и далеко от тех мест, где
