Вот как она начиналась, эта его деятельность. В нашем городе было много обездоленных молодых парней — бедняков и детей бедняков, мелких служащих в лавках и магазинах и рабочих, которых хозяева нещадно гнобили днем и ночью. Появившись в городе, Кнабенгут первым делом собрал их, снял для них помещение и стал читать им лекции по естественным наукам и устройству общества. И постепенно они расправили плечи и подняли головы. Некоторые из них остались верны ему до конца и готовы были за него в огонь и воду, но другие впоследствии предали его и извратили его слова, а когда достигли того положения, которое прежде занимали их хозяева, стали вести себя с другими так же, как раньше хозяева обращались с ними самими. Своих верных учеников Кнабенгут настраивал против сионистов, а во время забастовок они следили, чтобы в ряды бастующих не затесались штрейкбрехеры. А тех, кто его предал, он вычеркнул из своего сердца, но, даже если ему представлялся случай, не сводил с ними счеты. Шуцлинг тоже сначала принадлежал к числу его учеников и был предан своему учителю даже больше всех других, но потом в городе появился Зигмунд Винтер и объяснил ему, что Кнабенгут — фантазер, который надеется исправить мир, переделав его на социалистический лад, тогда как этот мир нуждается не в исправлении, а в уничтожении.

Этот Зигмунд Винтер был сыном врача и тоже поначалу принадлежал к числу учеников Кнабенгута. То был темноволосый парень с красивыми глазами, вечно устремленными на проходящих мимо девиц. О нем рассказывали всякие истории, утверждая, среди прочего, что он имел привычку приставать к девушкам на улице и говорить им: «Дай на тебя поглядеть», что у нас в Шибуше не было принято, у нас к девушкам относились уважительно. Он не мог похвастать особыми успехами в учебе и переходил из одной гимназии в другую — иногда потому, что учителям не нравилось, как он пялился на них во время уроков, а иногда потому, что ему не удавалось постичь все тонкости преподаваемой ими мудрости. Впрочем, вполне возможно, что он не был лишен и каких-то достоинств тоже, просто наши люди о них не упоминали, ибо у нас в Шибуше любят рассказывать о своих знатных земляках только то, что умаляет их достоинство, и чем значительней и крупней человек, тем ожесточенней его бывшие земляки твердят, что в детстве он был совершенно ничем не примечателен, напротив — не мог понять даже такие слова Торы, которые понимает любой ребенок, и притом не особенно умный. Не будет большим преувеличением сказать, что, родись в нашем городе великан Ог, царь Башана[238], шибушцы с таким же ожесточением утверждали бы, что этот Ог намного уступал ростом даже нашему рабби Гадиэлю-Младенцу[239].

Когда Винтеру подошло время поступать в университет, он исчез неизвестно куда и занялся Бог знает чем, и несколько лет мы ничего о нем не знали. Но потом в городе прошел слух, что его арестовали в Гибралтаре за какое-то ужасное дело, и, не сообщи о том вскоре газеты, никто бы так и не поверил, что нашего Винтера заподозрили в намерении убить какого-то короля, проезжавшего через Гибралтар. У нас уже думали, что Винтера казнят, и считали такой приговор вполне справедливым, но потом в тех же газетах сообщили, что депутаты австрийского парламента выразили протест против того, что другое государство держит под арестом австрийского подданного, и как ни трудно поверить, но это вмешательство Австрии привело к тому, что Винтера освободили, и спустя недолгое время он снова появился в нашем городе. Он расхаживал по улицам с высоко поднятой, как у какого-нибудь принца, головой, в черной пелерине, ниспадавшей ниже колен, и в черной шляпе на чуть склоненной набок голове — усы лихо закручены вверх, борода спускается на грудь, этаким щитом царя Давила, и самые знатные девушки города толпятся вокруг него, и самые знатные люди города расступаются перед ним, а он идет так, будто весь Шибуш принадлежит ему одному.

Прошло немного дней с его появления, и в Шибуш прибыли газеты с фотографиями: Кропоткин, Бакунин, Реклю[240], рядом наш Зигмунд Винтер. Боже, Боже, Шибуш никогда прежде не удостаивался такой чести, чтобы фотография его уроженца была опубликована в газетах, тем более — рядом с такими знаменитыми людьми. Правда, если честно говорить, мы не очень-то знали, кто такие эти Кропоткин, Бакунин и Реклю и чем они знамениты, но мы понимали, что это важные люди, потому что если бы они не были важными, то газеты не стали бы публиковать их фотографии. И мы не ошиблись: вскоре знающие люди растолковали нам, что двое первых — это люди королевской крови, а третий — университетский профессор.

По какой же причине Винтер вернулся в Шибуш? Если верно, что он замышлял поднять руку на какого-то короля, так ведь у нас в Шибуше нет королей. И вообще, что плохого сделали ему короли, что он хотел посягнуть на их жизнь? А даже если он анархист, то это ничего не оправдывает. Сколько людей, столько мнений, если каждый человек будет вести себя в соответствии со своими мнениями, во что превратится наш мир?!

Но прошло немного времени, и в городе начали ходить брошюры и листовки с грубыми выпадами в адрес Божественных заповедей и мировых законов, придуманных великими людьми в череде поколений ради исправления мира. Высмеивая все эти заповеди и законы, эти брошюры и листовки восхваляли свободную любовь и тому подобное. А затем в городе начались бурные споры и разногласия, и, что ни день, стали вспыхивать ссоры и драки. И то не были прежние споры и разногласия между социалистами и сионистами или между самими социалистами. Мы-то полагали, что те, кто пошел за Кнабенгутом, связан с ним навечно, а тут вдруг многие из них стали лить на него всякую грязь и в конце концов дошли до того, что возненавидели и его самого, и своих бывших товарищей, оставшихся ему верными. Тогда Кнабенгут выступил против этих людей, как никогда раньше не выступал против какого-либо человека или фракции. Ведь кто были его прежние противники? Либо люди, знавшие, что у них за душой немало недостойного и боявшиеся разоблачения, либо сионисты, которые всего лишь баловались словесными перепалками. А тут он встретил безумствующих фанатиков, готовых пожертвовать собой, а заодно и всем миром. Но потом он увидел, что ему не удается справиться с ними, и он выдал их властям. Впрочем, некоторые говорили, что их выдал не он, а кто-то из его учеников. Но кончилось тем, что за действия анархистов власти посчитались с самим Кнабенгутом. Что же до анархистов, то одни из них бежали из страны, а другие только усилили свои нападки на того же Кнабенгута. Однако власти и тут закрыли глаза на их действия, и тогда многие в городе стали смеяться над этим человеком, у которого ученики забрали его оружие и повернули против него же. И мы, в нашей молодежной группе, тоже были этим довольны. Не потому, будто мы были близки к анархистам по убеждениям, но тут ведь такое дело: когда человек читает Коран, его не подозревают в том, что он хочет стать турком, а вот когда он читает Евангелия, сразу думают, что он вероотступник. Потому что одно далеко, а другое близко.