— Я вам не нравлюсь, — объявил Зелмо, не обращая внимания на шофера. Я прижимался к дверце, так что между ним и мной оставалось значительное пространство плюшево-кожаного сиденья. Наверное, ему казалось, что я вот-вот выпрыгну из окна.

— Что мне вам ответить? — Я нуждался в стакане апельсинового сока, чистке зубов, переливании крови, «кровавой Мэри», в Эбигейл Пондерс, в Лесли Каннингем, в ком-нибудь, кто заботился бы обо мне, в том, чтобы каждый день совершалось чудо, — я согласился бы сейчас на что угодно, лишь бы избежать откровенного разговора с Зелмо Свифтом. Мне хотелось найти невидимую кнопку и выключить его голос.

— Ничего не отвечайте. Я делаю это только из уважения к вашему отцу и Франческе. — Зелмо извлек из кармана пиджака какой-то конверт и положил его рядом с моей рукой.

— Что это?

— Случайность. Вы все поймете, когда прочтете. Для своих гостей я готов вывернуться наизнанку, Дилан. Понятия не имею, что вы подумали о «Запретном конвенте», но знайте: каждому его участнику я стараюсь преподнести какой-нибудь подарок. Я часто устраиваю мероприятия с названием вроде «Вся ваша жизнь, Авраам Эбдус!». Там и сообщаю своим друзьям что-нибудь для них важное и весьма неожиданное, например, связанное с их прошлым.

Я достал из конверта листок. На нем было два абзаца печатного текста. Юридическая заумь, пронизанная полнейшим безразличием ко всему. Подпись отсутствовала.

Эбдус, Рейчел Абрамович, подлог, причастность к преступному сговору, Оуэнсвилл, штат Вирджиния, 18.10.78, приговор с отсрочкой исполнения. Арест и предъявление обвинительного акта, Лексингтон, штат Кентукки, 09.05.79, участие в вооруженном ограблении; побег, местонахождение не установлено; ордер от 22.07.79.

И:

Эбдус, Рейчел А. последний установленный адрес: 2/75, № 1 Руэрел Рут 8, Блумингтон, штат Индиана, 44605.

— Надеюсь, вы не подумали, что я раздобыл эту информацию умышленно. В поисковом отделе моей фирмы работают исключительные специалисты. Они нашли эти сведения без моего ведома.

— Почему? — спросил я, имея в виду: «Почему я узнаю об этом от тебя? Почему в твоем лимузине, Зелмо?»

Он понял меня правильно.

— Авраам велел мне уничтожить эту бумагу. Она его не заинтересовала. А потом я один на один побеседовал с Франческой.

— Значит, пожелания Франчески для вас имеют больше значения, чем слова моего отца?

— Она хотела как лучше, Дилан. По ее мнению, вы имеете право знать об этом. — Он говорил очень громко, будто выступал в зале суда. — Не сердитесь на нее. Войти в чужую семью и разобраться, что тебе здесь позволено, что нет, — очень непросто.

Я еще раз посмотрел на листок, чувствуя на себе взгляд Зелмо. Мне хотелось обрушиться на него всей своей яростью, но я сидел не двигаясь. «Какого черта ты на меня пялишься?» — повторял я мысленно, раздираемый желанием съездить ему по морде.

Но я и пальцем его не тронул. Белый мальчик-молчун.

— Забудьте об этом, если хотите, — сказал Зелмо. — А я постараюсь уничтожить все следы.

— Делайте что вашей душе угодно. Только больше не дергайте Авраама.

— Не беспокойтесь.

Я положил листок в конверт и засунул в рюкзак. Остаток пути мы ехали ни о чем не разговаривая, и Зелмо это молчание, как ни странно, не напрягало. Я подумал, всегда ли то, что он считает своим великодушием, так скупо вознаграждается.

А с другой стороны, вряд ли стоило винить его. Только и всего-то: люди из поискового отдела его фирмы знали о моей жизни больше, чем я сам.

Уничтожить следы. Я никогда не занимался ничем подобным. Меня окружали воспоминания — слепого человека, который дожил до тридцати пяти лет, воображая себя невидимкой.

Если мужчине хоть раз в жизни довелось вернуться в опустевший дом — с комнатами, где все свидетельствует о поспешных сборах и отъезде, — он поймет, что испытал в тот вечер я. Наверное, любой бедолага, оказавшись в таком положении, начинает утешаться самобичеванием, мечтает о самоуничтожении. Я по крайней мере решил поступить именно так. Сначала, правда, пару часов подремал — и все это время мне казалось, что я слышу сквозь сон торопливые шаги разгневанной Эбби. Когда за окном сгустились сумерки, я поднялся с кровати, поменял футболку, сполоснул лицо, вышел из дома и направился по вечерней прохладе в соседний квартал. Для того чтобы осуществить план саморазрушения, требовалось лишь попасть в нужное место.

Старый, обклеенный плакатами блюз-фолк-клуб на Сан-Пабло-авеню назывался «Шейман Бригадун». Чернокожие музыканты в темных костюмах, узких галстуках и фетровых шляпах, видимо, хранившихся в свободное от выступлений время на болванках, тридцать с лишним лет выходили на малюсенькую сцену этого заведения и развлекали выряженных в береты, пончо или дашики[11]белых клиентов. Меня как журналиста, пишущего о музыке и долгие годы лично знакомого с владельцем клуба, пускали в «Шейман» бесплатно. Минимальный заказ — пару стаканов выпивки — я делал тут постоянно, а устраивался обычно за одним из столиков у самой сцены, где мог пофлиртовать с аппетитной молоденькой официанткой — широколицей, зеленоглазой девицей по имени Катя, которая, как мне казалось, перебралась в Беркли откуда-нибудь из Серфервилла.

Родилась Катя в конце семидесятых. Своей беспечной улыбкой, умением легко шутить и крутить бедрами она походила на киноактрису. Вначале я пожирал ее взглядом, однако Катя представлялась мне всего лишь обезличенным воплощением сексуальности, невинным развлечением. В ее провоцирующем кокетстве я видел только неотъемлемую составляющую работы официантки и, естественно, просьбу оставить ей чаевые.

Как не раз уже со мной случалось в жизни, мое внимание на одной женщине заостряла другая.

— Ты определенно неравнодушен к этой девчонке. А она к тебе, — сказала Эбби, когда в прошлом мае мы возвращались с концерта Сюззи Рош.

— Она улыбается как Дрю Берримор, — ответил я, не отрицая ее правоты.

— У нее сиськи как у Дрю Берримор, — подхватила Эбби, ущипнув меня за руку. Мы весело рассмеялись над моим самообманом. Это был последний раз, когда мы с Эбби вместе сидели в «Шейман».

Вскоре после этого я узнал фамилию Кати и кое-какие факты ее биографии. Выглядела Катя Перли лет на девятнадцать, на самом же деле ей был двадцать один год. Несмотря на характерную внешность, родилась она вовсе не на побережье, а в Валла-Валла, штат Вашингтон. Катя писала и исполняла песни, и в один прекрасный день собиралась выйти на сцену заведения, в котором работала официанткой. Она жила среди хиппи в Эмервилле вместе с двумя другими официантками «Шейман», переехавшими на юг одновременно с ней. Они не были музыкальной группой, просто дружили. Узнав все это, я притворился, будто сразу же выбросил информацию из головы. Мое любопытство чуть не разрушило давно сложившиеся между нами беззаботно-игривые отношения, но когда я пришел сюда в следующий раз, все вернулось на круги своя. В этом привычном тоне мы и продолжали до сих пор общаться.