– Это свиньи, Сара Бет, от них и должно пахнуть, – пояснил мой кузен и, незаметно достав из кармана фляжку, сделал из горлышка хороший глоток, а потом не глядя сунул ее Чазу. Сара Бет и Ларисса сделали вид, будто ничего не замечают.

Не обращая на них внимания, я продолжала разглядывать поросят – розовых, пухленьких и очень симпатичных. При этом я невольно вспомнила, как впервые увидела Джона в ювелирной лавке – я тогда еще удивлялась, зачем мистер Пикок открыл свою «поилку для свиней» в самом центре города. Теперь-то я была не такой наивной, как раньше, но порой мне очень хотелось, чтобы некоторые открытия обошли меня стороной. Было, конечно, гораздо спокойнее думать, будто у Джона нет других забот, кроме ремонта часов да помощи дяде на ферме. С другой стороны, я полюбила его в том числе и за честолюбие, за решимость во что бы то ни стало выбиться в люди, к тому же я перед алтарем поклялась любить и слушаться мужа и не покидать его ни в болезни, ни в труде, ни в опасности. Да и как я могла его покинуть, если все, что Джон делал, он делал для нас, для меня и для наших будущих детей? Нет, помогать и поддерживать его в любых начинаниях было моим долгом, и все-таки я спала спокойно только потому, что Джон твердо обещал мне в самое ближайшее время покончить с работой на Анджело и сосредоточиться на часовой мастерской.

– Как насчет бега в мешках? – поинтересовался рядом со мной Уилли. Он, конечно, имел в виду джентльменов, но мне было так хорошо, что хотелось шутить и дурачиться.

– Я была бы не против, – со смехом сказала я, – только, боюсь, Джон мне не разрешит. Но если я буду себя хорошо вести, – добавила я, – то, быть может, ближе к вечеру мы пойдем кататься на возах с сеном. – Я обернулась на Сару Бет и Лариссу. – Или вы, девочки, сами хотите пробежаться? – предположила я и подмигнула.

В ответ Сара Бет и Ларисса одинаково изогнули одинаково выщипанные и подрисованные карандашом брови, которые привлекали сегодня всеобщее внимание, поскольку у всех остальных встреченных нами женщин (как и у меня, кстати) брови были нормальными. Справедливости ради следует, однако, сказать, что с тех пор, как Сара Бет стала учиться в колледже, она сильно переменилась. Я ожидала, что она станет еще более неистовой, своевольной, неуправляемой, но, если не считать вызывающе яркой косметики и неправдоподобно коротких платьев (кажется, французских), Сара Бет казалась чуть ли не скромницей в сравнении с той дикой, как индеец, девчонкой, с которой я росла.

– Не хотите – как хотите, – сказала я. – Тогда, может быть, посоревнуемся в метании подковы? Вызываю вас обеих, что скажете?

И я, и Джон выросли на ферме, поэтому в этой забаве нам не было равных. Должно быть, поэтому даже Уилли, который, в принципе, мог бы принять участие в состязании (когда-то ему приходилось помогать дяде, и неважно, что теперь он вместе с Чазом работал в банке), сделал вид, будто не знает, что такое подкова. Сара Бет и Ларисса в ответ только захихикали, когда же Сара хотела что-то сказать, ее заглушили голоса четырех негров, одетых в соломенные канотье и одинаковые полосатые жилеты, которые дружно грянули «Свети, Луна урожая…». Негры стояли на углу Мэйн-стрит, а перед ними лежала на тротуаре пыльная широкополая шляпа, в которую они собирали пожертвования. Джон бросил в шляпу пару монет, и один из негров, приподняв канотье в знак признательности, пропел очередную строку так, словно она предназначалась специально для нас:

– Свети, сияй, Луна урожая, // мне и любимой, // путь освещая…

Джон улыбнулся, потом обнял меня за плечи, прижал к себе и прошептал:

– Ты не расстраивайся, что они отказались. Просто они боятся проиграть!

Я улыбнулась и, взяв его за руку, заставила обнять себя еще крепче.

Двинувшись дальше, мы миновали киоск, вокруг которого стояли огромные корзины, набитые стружками и соломой, из которых выглядывали румяные яблоки. Прилавок был сплошь заставлен подносами с засахаренными яблоками на палочках, и Джон, зная, какая я сладкоежка, остановился.

– Смотри, какие красивые! Хочешь яблочко?

Я с готовностью кивнула. Мне вдруг так захотелось засахаренного яблока, что я даже не подумала о том, какими липкими станут мои губы и руки и, возможно, пальто. Как истинный джентльмен Джон предложил по яблоку и Саре Бет с Лариссой, но они снова отказались – довольно высокомерно, на мой взгляд, и даже подняли повыше воротники своих меховых жакетов.

С яблоком, которое протянул мне Джон, я расправилась довольно быстро и даже не слишком испачкалась. Мое внимание, однако, было настолько поглощено любимым лакомством, что я совершенно не заметила, как мы дошли до центральной городской площади – аккуратного, почти идеально круглого пятачка, поросшего травой, которая оставалась зеленой, даже несмотря на позднюю осень. По окружности площади были расставлены тщательно выбеленные парковые скамейки. Все они были обращены к расположенному в центре площади памятнику, воздвигнутому здесь в честь наших земляков-южан, погибших во время Гражданской войны. Памятник представлял собой невысокий гранитный пьедестал, на котором находилась высеченная из мрамора конная статуя бесстрашного воина-конфедерата. Всадник, оседлавший каменную лошадь, имел явное портретное сходство с одним из моих отдаленных предков, который действительно был прославленным героем. Он сражался под знаменами генерала Ли и потерял одну руку и одну ногу, причем в двух разных битвах. Скульптор, однако, изобразил его целехоньким, что давало дяде Джо повод ворчать, мол, нельзя так вольно обращаться с историей героической борьбы Юга против завоевателей-янки. Лично я считала, что ничего страшного не случилось, поскольку примерно то же самое происходит со всеми умершими: на похоронах люди стараются вспоминать только достоинства и добрые дела покойных, забывая об их грехах и недостатках.

Часть площади была огорожена и превращена в подобие паддока. Каждый год здесь демонстрировали чистокровных жеребят, выращенных на коневодческой ферме в Олив Бранч. Сегодня в деревянном паддоке бегали и вставали на дыбы три жеребенка-двухлетки. Очевидно, непривычная обстановка и многолюдье пугали благородных животных, и они громко фыркали и вращали большими лиловыми глазами. В центре паддока стоял какой-то мужчина и методично взмахивал длинным хлыстом. Казалось, кончик хлыста едва касается жеребячьих крупов, но этого было достаточно, чтобы все трое двигались по кругу. Развевались шелковистые гривы, под гладкой шкурой перекатывались пластичные мышцы, и я невольно залюбовалась.

– Вон тот, самый крупный жеребец – просто картинка, – сказал Чаз. – Давайте подойдем поближе.

Но Сара Бет и Ларисса не спешили приближаться к загону.

– Мы лучше постоим здесь, – возразили они хором. – Во-первых, там воняет навозом, а во-вторых, если мы пойдем по этой траве, то обязательно запачкаем туфли.

– Я останусь с леди, – сказал Джон, хотя я знала, что ему тоже хотелось бы взглянуть на лошадей. Как-то он рассказывал мне, что, когда он был маленьким и жил на ферме в Миссури, у него был пони – не совсем собственный, конечно, но Джон ездил на нем верхом и считал его своим. Кажется, он до сих пор скучал по нему ничуть не меньше, чем по родителям и другим родственникам.