Ленья по-прежнему воспринимала происходящие сейчас события как какой-то сон, и только запах пота, который исходил от этого турка и в котором, казалось, чувствовался его страх, напомнил ей, что враг был настоящим и нападал на нее по-настоящему. Отпрянув в сторону, она уклонилась от направленного сверху вниз удара, сделала оборот вокруг своей оси и нанесла удар концом рукоятки меча – так же, как несколькими минутами раньше. Однако на сей раз она ударила своего противника по голове сильнее, чем намеревалась, и, услышав треск кости, засомневалась, что этот турок когда-нибудь придет в себя.

«Хотя эта чаша досталась мне как бы даром от волка из числа гэлов, – сказал Жак д’Арк, – мне так не кажется, поскольку он получил в ответ мою любовь».

Голос ее отца казался ей удивительным даже в большей степени, чем его призрак. Она смотрела на то, как его фигура колышется и перемещается с места на место внутри клубов тумана, и он при этом делает точно такие же движения, какие только что сделала она в схватке с турками, а потом одобрительно улыбнулся ей.

Любому, кому довелось бы увидеть эти две схватки, в которых черноволосая женщина последовательно справилась с двумя нападавшими, ее действия могли показаться движениями тщательно отрепетированного танца. Туман сделал каждую из этих схваток независимым эпизодом: он скрыл детали и заглушил производимые при них звуки, а потому никто не поднял общей тревоги. Ленья двигалась от одного турка к другому, словно привидение, наводящее на каждого из них ужас.

Она одолела и третьего, и четвертого турка, и когда сражаться пока что стало не с кем, отец улыбнулся ей, подошел поближе, протянул к ней свою грубую руку и погладил ее по лицу. А еще он наклонился вперед так, чтобы его гладкая щека коснулась ее щеки.

«Моя любовь», – сказал он и ушел.

Она осмотрелась по сторонам. Ее лицо было влажным от слез. Она ведь пошла к турецким позициям в надежде найти смерть, которую заслужила. Она была готова сразиться хоть со всеми турецкими воинами сразу, чтобы пасть под целым лесом мечей и проснуться затем на преисполненных покоем небесах.

Но этому не суждено было случиться. Еще один ангел – ее собственный отец – явился к ней, и только к ней, и она узнала от него – узнала во второй раз, – что милосердный Господь примет ее у себя только тогда, когда он будет к этому готов, не раньше.

Шагая по коридорам, ведущим в тронный зал Влахернского дворца, Ямина почувствовала знакомое ей ощущение тяжести и напряжения в животе. Она шла вслед за молодой придворной дамой, которую прислали за ней, и, чтобы как-то успокоить нервы, она сконцентрировала свое внимание на тихом шелесте платья этой женщины, ритмично чиркающего подолом по древнему плитняку. Они не обменялись и словом. Эта женщина, похоже, горела желанием побыстрее выполнить данное ей поручение.

Ямина находилась рядом со своим принцем и занималась тем, что она делала ежедневно, – втирала ароматическое масло в исхудавшие мышцы его ног, когда ее усилия были прерваны легким стуком в дверь покоев Косты. В то время как все остальные обитатели города полностью сосредоточились на мыслях о нависшей над ними опасностью, эта девушка и этот искалеченный юноша еще плотнее закрыли изнутри двери своего маленького частного мирка. Их общение с его характерными атрибутами стало для них еще более важным, чем раньше. Оно стало более важным, чем все остальное.

Ямина уже рассказала принцу все подробности своей случайной встречи с Еленой и того разговора, который она подслушала перед этой встречей. В глубине души он разделял ее обеспокоенность: и тон сожительницы императора, и слова, которые она произнесла, не могли не тревожить его. Но он утешал себя мыслью, что все это было связано с планами их свадьбы. Если подготовка к этому мероприятию, несмотря на такое тяжелое время, не была отменена, то пора бы уже это мероприятие и провести. Они вряд ли могли бы рассчитывать на большее проявление заботы о них. В том, что Елена, как случайно услышала Ямина, в сугубо частном разговоре сетовала по поводу его физической немощи в условиях войны, не было ничего удивительного. Константин пытался успокоить свою будущую невесту и развеять ее опасения, и ему казалось, что у него это получилось, – по крайней мере частично. Однако, вопреки его внешнему спокойствию и даже оптимизму, на самом деле его терзали сомнения.

Снова послышался стук в дверь – более громкий, чем раньше.

– Заходите к нам, – сказал Коста.

Последовала пауза длительностью одна или две секунды, пока тот, кто находился за порогом, размышлял над необычной фразой, а затем дверь открылась и в комнату робко зашла молодая женщина, которую Ямина не раз видела в числе придворных.

– Мне поручили сообщить, что моя госпожа хочет поговорить с Яминой, и немедленно, – сказала она.

Ямина посмотрела на принца, а затем, понимая, что задерживаться в подобном случае не следует (и уж тем более не следует проявлять непослушание), взяла кусок материи и вытерла масло со своих рук. Не произнеся ни слова, она вышла из комнаты и пошла по коридору, предчувствуя что-то неладное.

Император в последнее время довольно часто вызывал ее к себе, и это даже заставляло ее беспокоиться. Он потребовал ее присутствия рядом с ним во время прибытия генуэзских кораблей. Более того, он не взял тогда с собой свою сожительницу. Ее, Ямину, он с собой взял, а Елену – нет. Ямина понимала, что подумали и почувствовали люди, когда увидели ее. А еще она осознала – с неоспоримым удовлетворением, – что он хотел, чтобы его видели в компании с такой женщиной, которой можно завидовать и которую можно жаждать. Император хотя и представитель Бога на земле, но он также и мужчина…

Ямину позвали от имени Елены, но то, что место, куда ее сейчас вели, оказалось тронным залом дворца, дало Ямине основания полагать, что сожительница императора будет не одна. Она предположила, что там ее ждет и император, и, к своему смущению, была вынуждена признаться себе, что мысль об этом вызвала не только приятное волнение, но и тревогу. Над ее принцем нависла тень какой-то опасности, но пока не было понятно, какой именно.

Чтобы узнать побольше и понять суть этой опасности, ей было необходимо пообщаться с теми, от кого эта опасность могла исходить. Она расправила на ходу плечи, слегка выгнула спину и, чуть-чуть замедлив шаг, стала уделять больше внимания движениям своих бедер.

Сопровождающая ее женщина подошла к узкой деревянной двери, которая, как вспомнила Ямина, вела в дальнюю часть огромного тронного зала, а именно в пространство за помостом, на котором стоял трон. Она открыла эту дверь и отступила в сторону, чтобы Ямина прошла внутрь одна.

Ямина услышала, как эхо ее шагов устремляется, словно стайка перепуганных птичек, к куполообразному потолку. Она увидела перед собой трон, конструкция которого всегда казалась ей дурацкой. Вокруг обитых роскошной материей сиденья и спинки находились четыре каменных столба с замысловатой резьбой. На вершине этих столбов, поддерживая купол из полированной бронзы, который был своего рода крышей для трона и при этом подчеркивал имперское величие того, кто на этом троне сидел, виднелись четыре голубки, вырезанные из белого мрамора. Из всех шикарных украшений, которые все еще имелись во дворце, то есть тех, которые не были разграблены крестоносцами, захватившими город два с половиной столетия назад, этот трон всегда казался Ямине самым нелепым.