В итоге из 23 тыс. шведов, взятых в плен под Полтавой и Переволочной, лишь около 4 тыс. вернулись на родину[800], то есть приблизительно один человек из пяти (хотя возможно, что эти данные не учитывают военнослужащих шведской армии из Германии, Финляндии и Прибалтики). Характерно, что количественно почти столько же – около 6 тыс. человек – выжили из 107,8 тыс. солдат гитлеровской коалиции, сдавшихся в плен в Сталинграде в январе 1943 года[801]. Фельдмаршал Фридрих Паулюс проявил такую же нерешительность, как и Левенгаупт, предпочтя предсказуемость пассивной обороны риску попытки прорыва навстречу деблокирующей группировке германских войск. Так же пытаясь казаться гуманным, Паулюс просил санкции Гитлера на капитуляцию, однако фюрер ответил в том смысле, что солдатам гораздо лучше умереть с оружием в руках, чем погибнуть в советском плену[802]. При этом, поскольку действия командующего немецкой 6-й полевой армии контролировал начальник его штаба – генерал Артур Шмидт (Arthur Schmidt)[803], постольку будущему фельдмаршалу пришлось выполнить приказ командования и сражаться в окружении больше двух месяцев. Эта борьба позволила германскому командованию вывести группу армий «А» с Кавказа и фельдмаршалу Манштейну удалось стабилизировать положение фронта в полосе группы армий «Дон», а в феврале-марте 1943 года нанести русским контрудар под Харьковом.

Возможно, что решительная попытка Левенгаупта прорваться из-под Переволочной и все-таки отвести остатки армии на юг под защиту крымских татар, а затем к Очакову, в случае удачи также позволила бы Карлу XII еще некоторое время активно бороться с русскими, так как наличие крупной группировки шведских войск способно было подтолкнуть турецкое правительство к полномасштабной войне с Россией. Однако король не оставил рядом с Левенгауптом такого офицера, который заставил бы генерала продолжать боевые действия, а не капитулировать перед русскими.

Тем не менее, когда Паулюс все-таки капитулировал и лично сдался в плен, Адольф Гитлер отметил, что из-за одного слабовольного и бесхарактерного человека оказалось перечеркнуто мужество многих солдат, поскольку смерть Паулюса в дальнейшем явилась бы предпосылкой упорной борьбы окруженных германских войск, тогда как после его пленения трудно ожидать, чтобы солдаты продолжали сражаться[804]. Среди солдат и офицеров немецкой 6-й полевой армии распространилось мнение, что они жертвовали собой в боях, погибали от голода и холода, а командование в критической ситуации предпочло спасти свою жизнь в плену.

Карл XII интуитивно понял содержание событий, происшедших под Переволочной, поэтому оценил их значение и роль Левенгаупта примерно так же, как и Гитлер оценивал капитуляцию 6-й армии в Сталинграде. В своем письме к сестре, принцессе Ульрике-Элеоноре, написанном в 1712 году, Карл определил поведение Левенгаупта как позорное, вопреки повелению и солдатской обязанности[805]. Нанесенный ущерб, по мнению короля, вряд ли мог быть больше, даже если бы Левенгаупт очень постарался (действительно, с объективной стороны в результате капитуляции под Переволочной вся полевая армия была потеряна для Швеции точно так же, как и в случае ее окончательного поражения при попытке прорыва к переправе через Ворсклу, так что вопрос заключался исключительно в том, погибнут шведские солдаты и офицеры в бою или умрут в русском плену. – П. Б.). Причину случившегося король увидел в том, что генерал совсем потерял голову и слишком пал духом, поэтому дал заметить солдатам свою нерешительность. Карл также отметил, что «… подобная капитуляция, на которую он пошел, слишком опасное действие уже вследствие примера». Далее король изложил мысль об опасности для армии потерять славу, которую она долго заслуживала в боях. Действительно, после Переволочны уникальный пример демократизации – организация солдатского голосования по поводу дальнейших действий, а также крушение психологического стереотипа быть победителями в столкновениях с русскими, – все это сделало шведскую армию ограниченно боеспособной.

Таким образом, за четыре дня с 27 по 30 июня 1709 года Швеция потеряла тех людей, которые могли, двигаясь под градом ядер и пуль, опрокинуть превосходящие силы неприятеля в штыковой атаке, как это было в сражении под Головчином и Полтавской битве. По мнению А. Констама, нагрузка по боевой работе, возложенная королевским командованием на шведскую пехоту в Полтавской битве, была невозможной для пехоты любой другой западноевропейской армии, учитывая, что шведам невзирая на вражеский огонь и огромные потери удалось провести атаку на русскую пехоту и даже расстроить часть первой линии левого фланга и центра царской армии[806]. Как отмечает Даниел Крман[807], весь мир – свидетель того, что никто нигде на земле не мог бы увидеть солдат, легче переносящих жар и холод, напряжение и голод, которые с большим рвением выполняли бы приказы, с большим желанием шли бы по знаку в бой, были бы более готовыми к смерти, которые избегали бы дольше мятежа, спокойно жили в лагере, набожно вели себя, которые, меняя боевые позиции, более искусно умели строиться в клин, в круг, затем тут же – в треугольник, в четырехугольник или в ножницы и пилу.

Однако, как оказалось, число истинных наследников боевого духа и военного мастерства викингов среди шведов не так уж и значительно, поэтому гибель королевской полевой армии положила предел боеспособности шведских сухопутных вооруженных сил. В ходе последующих военных действий шведы постоянно терпели от русских поражение за поражением: под Фридрихштадтом и на реке Пялькане (Pälkäne) в 1713 году, а затем на реке Сторкюру (Storkyro) под Наппо (Лаппола) в 1714 году.

Как отмечает А. Констам, не менее важным итогом Полтавской битвы, чем материальные и людские потери, стало морально-психологическое поражение королевских войск – шведы утратили сознание собственной непобедимости и чувство превосходства над русскими, что являлось важным элементом шведской военной машины, которая без этого утратила прежнюю эффективность и начала слабеть и разваливаться[808].