— Я приеду, куда нужно. Ровно в семь часов. Будет дуть ветер или нет. Клянусь, приеду.

— Я хочу войти в дом. Все еще чувствую, что одних моих слов недостаточно.

Глаза Троттера заволокла грусть. Лицо вытянулось.

Понимая, что деваться некуда, он повел Корки в дом.

Отверстия от пуль в стенах, оставшихся от предыдущего случая, когда Корки пришлось давать Троттеру наглядный урок, остались незакрашенными, однако на полках появилась новая коллекция фарфоровых статуэток: балерин, принцесс, танцующих с принцами, детей, играющих с собакой, юной крестьянки с гусятами у ног…

Корки не удивляло, что этот параноик, банковский грабитель, распространитель наркотиков, создатель цепочки убежищ от Калифорнии до канадской границы, питал слабость к хрупким фарфоровым фигуркам. Какой бы грубой и жестокой ни была внешность, в каждом из нас все равно билось человеческое сердце.

На глазах Троттера Корки опустошил обойму «глока». Каждая пуля калибра девять миллиметров разносила на мелкие осколки одну из статуэток.

За месяцы, прошедшие с незапланированного ранения Мины Райнерд в ногу, Корки значительно прибавил в меткости. До последнего времени он не особо хотел ставить стрелковое оружие на службу хаоса, считая его слишком холодным, безликим. Но теперь его отношение к оружию значительно изменилось.

Он заменил пустую обойму полной, расстрелял и ее, покончив с коллекцией фарфора. Во влажном воздухе висели белая пыль и запах пороха.

— Семь часов, — напомнил он.

— Я там буду, — ответил Троттер, вернувшийся на путь истинный.

— И не забудь ковер-самолет.

Заменив вторую обойму третьей, Корки сунул «глок» в наплечную кобуру и вышел на веранду.

Медленным шагом проследовал к «Лендроверу», нисколько не опасаясь за свою незащищенную спину.

Выехал из долин Малибу, держа курс на побережье.

Небо напоминало прорванную трубу, с него лился не дождь, а универсальный растворитель, состав которого тщетно искали средневековые алхимики. Вокруг Корки таяли холмы. Поля превращались в озера. Край континента исчезал в бурлящем море.

В розовой комнате Фрик сидел в кресле у окна, смотрел на материнский подарок: груду бронзовых «дорожных яблок». Корзинка для пикника стояла у ножки кресла, с закрытой крышкой.

Хотя он провел в розовой комнате достаточно времени, чтобы байка, рассказанная им мистеру Девонширу, сошла за правду, он не пытался есть несуществующие сандвичи с ветчиной, частично потому, что если бы кто увидел его, то подумал бы: «Какая мать, такой и сын», — частично потому, что не взял с собой несуществующие маринованные огурчики.

Ха-ха-ха.

Когда произошел этот прискорбный случай, пресс-секретарь матери объяснил охочим до скандалов газетным акулам, что Фредди Найлендер помещена в частную клинику где-то во Флориде по причине крайней усталости.

С таким диагнозом супермодели госпитализировались на удивление часто. Действительно, чтобы демонстрировать свою великолепную форму двадцать четыре часа в сутки, приходилось затрачивать неимоверные как физические, тут уместно сравнение с ломовой лошадью, так и моральные усилия.

Номинальная мать на один раз больше, чем следовало бы, снялась для обложки «Вэнити фэр», для цен-

трального разворота «Вог»[75], что и привело к временной потери контроля над мускулатурой тела. Такой, насколько понимал Фрик, была официальная версия.

Никто, понятное дело, официальной версии не поверил. Газеты, журналы, репортеры телевизионных шоу, посвященных новостям шоу-бизнеса, мрачно вещали о «нервном срыве» и «эмоциональном коллапсе», Некоторые даже прямо говорили о «психопатическом эпизоде», что звучало как отсылка к эпизоду фильма «Я люблю Люси», в котором Люси и Этель крошат людей из автоматов. Больницу, в которую ее положили, они называли «санаторием для богатейших из богатых», «закрытой психиатрической клиникой», а Говард Штерн, известный радиошутник, окрестил ее «клеткой для женщин, у которых буферов больше, чем мозгов».

Фрик делал вид, что понятия не имеет о том, что пишут и говорят в средствах массовой информации о его матери, но тайком читал и слушал все, что мог найти. Случившееся испугало его. Он чувствовал себя ненужным, страдал из-за того, что никак не может ее поддержать. Репортеры не могли определиться, в какой из двух клиник она находится, впрочем, у Фрика не было адреса ни одной из них. Он даже не мог отправить ей открытку.

В конце концов отец увел его в розовый сад, который уже отнесли от дома, чтобы спросить, не слышал ли он каких-то странных историй, которые распространяет о его матери пресса. Фрик прикинулся шлангом.

— Ну, рано или поздно что-то ты да услышишь, — сказал ему отец, — и я хочу, чтобы ты знал, что ни в одной из них нет и грана правды. Это обычный треп, который поднимается, если знаменитость на какое-то время выпадает из поля зрения репортеров. Они будут говорить, что у твоей матери нервный срыв или что-то подобное, но это не так. У нее, конечно, нелады со здоровьем, но ничего такого страшного, о чем они могут писать или говорить, не произошло. Так что Мин и доктор Руди поделятся с тобой некоторыми приемами, которые помогут тебе спокойно пережить этот сложный период.

Доктором Руди Призрачный отец называл Рудольфа Круга, знаменитого в голливудских кругах психиатра, который строил свое лечение, исходя из прошлых жизней пациентов. Он какое-то время поговорил с Фриком, дабы определить, не был ли тот в одной из прежних реинкарнаций мальчиком-королем в Египте во времена правления фараонов, и выдал Фрику пузырек с капсулами, наказав принимать по одной за ленчем и перед сном.

Помня, что мальчиков-королей иной раз отравляли их советники, об этом он узнал из мультфильмов, которые показывали по субботним утрам, Фрик отнес пузырек в свои апартаменты на третий этаж и сразу спустил все капсулы в унитаз. Если там жил зеленый чешуйчатый монстр, то в тот день он наверняка сдох от передозировки.

От Мина с такой же легкостью, как от доктора Руди, отделаться, к сожалению, не удалось. После двух дней «дележки» Фрик уже с радостью сдался бы на милость мистера Хэчетта, больного на голову шеф-повара, даже если бы тот зажарил его с яблоками и скормил ничего не подозревающим обитателям улицы Бауэри[76]на День благодарения.

В конце концов все от него отстали.

Он до сих пор не знал, находилась ли мать в санатории, клинике или клетке для грудастых.