культуры теснейше связаны между собою. И они, совокупно, осудили содомию, тогда как весь остальной мир практиковал и практикует содомию повсюдно и, главное, с сознанием нормальности, допустимости ее. Христианство высказалось против содомии, мощно задержало ее, парализовало, изгнало. Но т. к. христианство в этом своем стремлении является силою, идущею против общечеловеческой потребности («противоестественно»), то оно не могло окончательно и бесповоротно истребить ее. Однако, практически, можно сказать, что в христианских странах содомии нет. Поскольку есть христианство, постольку нет содомии (православное общество: крестьянство, духовенство, купечество). Напротив, когда выступают наружу антихристианские воззрения, тогда расцветает и содомия (Возрождение, наша эпоха). Содомия есть явное не-христианское начало, врывающееся в ограду церковную.

Из содомии Вы выводите детоубийство и считаете последнее собственно христианским явлением. Но ведь это абсурд, Василий Васильевич! Поверьте, я не понимаю, как можно говорить подобные нелепости. Неужели Вы в самом деле так увлекаетесь собственными схемами, что совершенно перестаете видеть исторические данные? Я вовсе не отрицаю детоубийства в среде христиан. Готов даже признать его более напряженным, нежели оно считается возможным. Не отрицаю детоубийства ни метафорического (нерождения детей, хотя тогда «детоубийцею» оказывается всякий, кто только не совокупляется всякий раз, когда на это есть чисто физическая возможность), ни буквального.

Но я признаю детоубийство в христианстве, как раз с тем же внутренним отрицанием его, как и содомию. Детоубийство есть явление универсальное, узаконенное религиею, моралью и философией, не говоря уже о праве всей древности, и у человека, сколько-нибудь знакомого с древнею жизнью, да и вообще с внехристианской жизнью волос становится дыбом на голове при воспоминании об ужасах детоубийства, которое, как эпидемия, царило над миром.

<…>

Христианству пришлось выдержать страшную войну из-за родившихся и рождающихся младенцев, ибо только христианство стало видеть в ребенке не «часть матернего чрева», а самоценную личность. Только при Юстиниане, если не ошибаюсь, было уничтожено patema potestas выкидывать ребенка. Только христианство осудило производство выкидыша. А если так, то детоубийство в среде христиан есть такое же христианское явление, как кража и убийство. Почему Вы не считаете воровство специально христианским явлением? И опять-таки обращаю Ваше внимание на духовенство. Потому-то оно и многочадно, что у него безусловно нет «детоубийства» ни метафорического, ни буквального.

Итак, Ваше утверждение о содомичности христианства и о вытекающем из этой содомичности детоубийстве сплошная иллюзия. Но, за всем тем, на мне лежит обязанность не только констатировать иллюзорность Вашего утверждения, но и объяснить возникновение иллюзии. Ведь иллюзия, как иллюзия, все-таки факт и, следовательно, Вы правы, требуя объяснения этого факта. Но, дорогой Василий Васильевич, из того напора, с которым Вы требуете объяснения, я неизбежно заключаю, что Вы даете мне право говорить откровенно. Я и говорю так.

Что такое христианство в своем отношении к полу? Есть ли оно просто стихия пола (+2), или отрицательная стихия пола (-2), или нечто иррациональное, с точки зрения пола и его отрицания, но имеющее собственную, самостоятельную реальность и силу, нечто стоящее выше +2 и -2, т. е. √2? Т. к. Вы доказали, что христианство не +2, а я доказал, что оно не -2, то остается третья возможность, что оно 2. Оно подымается выше категории пола, берете ли Вы его с + или с —, открывает новый мир, где нет «ни мужеский пол, ни женский», равно как нет и «урнингов», а есть новая жизнь и новая тварь. Да, христианство бессеменно, но не в том смысле, что оно + семя заменяет семенем, а в том, что оно подымается над семенем, открывает в человеке такую точку, до которой уже не досягает семейность. Неужели Вы никогда не задыхались от созерцания этой мировой сексуальности? Я не хулю ее. Но если нет ни одного места, не облитого семенем, то ведь задохнуться можно. Христос, Господь и Бог, дает забыть о «Ваших» категориях мировосприятия, позволяет видеть мир не в свете +2 или -2, a sub specie aetemitatis et sanctitatis {С точки зрения вечности и святости (лат.)}. Во Христе получаем сладость ангельского бытия. Вы не понимаете того, что мы можем отдохнуть «на груди Христа, у ног Христа» от «Ваших» тем. Он не спросит Вас, содомит ли Вы или что иное, а просто скажет: «Забудь, на минуту забудь обо всем плотяном, посмотри на лазурь, где нет ничего этого». Смотрите, Василий Васильевич, как бы Вам не было в аду такого наказания: посадят Вас в комнату, где со всех сторон будут торчать фаллы, где только и будет действительности, что под углом зрения пола. И восплачите Вы ко Христу, которого оскорбляете. Замучаетесь, стошнит Вас. Будете простирать руки, чтобы идти на какие угодно муки, лишь бы не видеть всего под углом зрения пола, и тщетно будет Ваше отчаяние: «Где сокровище Ваше, там и сердце Ваше будет» [С. 11–17].

Но Христос (√2) все же в мире. Как же его понимают те, кто не хочет подняться над ±2? Они пытаются распластать √2 на плоскости ±2, а это невозможно. Тогда неизбежно начинается беснование. Ангельская чистота для беса всегда притягательна. Но бес не только не очищается, но разжигается еще хуже. Если бес «половой», он видит в святости содомизм. Если бес «содомичный», он видит в святости половую грязь. <…> Скажу Вам прямо. Ваше противление Христу (Которого Вы понимаете, конечно, лучше нежели я, вследствие чего Ваше отрицание не есть отрицание каких-нибудь социал-демократов, а гораздо злокачественнее) вселяет в Вас бес. Вы притягиваетесь к христианству, вожделеете его, но притягиваетесь содомически. Свой содомизм в отношении к святыням Вы проектируете на эти святыни. А между тем стоит Вам отказаться от самоутверждения, сказать Христу без всяких условий, смиренно: «Господь мой и Бог мой!» как иллюзия исчезнет мгновенно. Вот Вам и объяснение 2.

Василий Васильевич! Я знаю, что я, еще мальчишка, пишу Вам, почти <sic!> гениальному <разрядка моя — М.У> писателю, непозволительные дерзости с точки зрения общественной. Но поверьте, что мое горячее уважение к Вам вынуждает к тому. Не сердитесь на меня. Если же я в чем ошибаюсь, то я охотно соглашусь с Вами, когда Вы мне покажете ошибку [С. 11–17].

Итак, Флоренский, встав на защиту Христа, доказывает, что христианство по сути своей не содомично, ибо возносит человека над полом: «Во Христе получаем сладость ангельского бытия» [С. 16]. С другой стороны, в глазах Флоренского содомия как форма сексуальности универсальна, «общечеловечна». Более того, для Флоренского «эллинизм» — его духовная родина — «есть содомический цветок», а «сущность античного философствования» есть