И снова она устроила прием в огромном зале Пуатье. Над тронами, где рядом восседали король и королева, висел шелковый балдахин, расцвеченный золотыми звездами. Ла Рина, примостившаяся на высокой подставке сбоку от Алиеноры, символизировала ее власть. Алиенора не бывала в Пуатье с тех пор, как вернулась из Иерусалима, и хотя декор зала отличался богатством, все здесь требовалось обновить. Кое-где облезла штукатурка, а после чудес Иерусалима и Константинополя убранство казалось ничтожным и провинциальным. И королева поклялась себе, что, как только освободится от этого брака, тотчас отстроит новый зал, который будет лучше представлять статус Аквитании среди королевских дворов мира.

Людовик рано отправился на покой в мрачном настроении. Алиенора заподозрила, что виной тому были ее вассалы: они приветствовали ее радостными криками, а к королю отнеслись с пренебрежением. Радость, с которой была воспринята новость о разводе, нанесла удар по гордости Людовика. Алиенора отнеслась к его ревности с юмором и презрением и теперь с удовольствием принимала придворных. Чем больше хмурился Людовик, тем больше она флиртовала, блистая остроумием и наслаждаясь властью. Она знала, что ее вассалы теперь гадают, что будет после развода. Многие уже сейчас боролись за посты кастелянов в тех крепостях, которые оставляли французские гарнизоны. Алиенору забавляли уловки баронов, жаждущих получить свой кусок пирога, но она ничего не обещала, ни на что не намекала, не готовая раздавать дары, и сохраняла осторожность. Если Жоффруа был настолько серьезно болен, как о том ходили слухи, то она не могла на него рассчитывать, вопреки надежде. Королева решила первым делом нанести визит в Тайбур.

Алиенора и Людовик прибыли в Тайбур дождливым утром в начале октября. Огромная крепость, охраняющая переправу через Шаранту, блестела, как в кольчуге, а река казалась плоским стальным листом, отражающим свинцовое небо. Дождь моросил и оседал на лице Алиеноры влажной паутиной, когда они въезжали во двор крепости. Сын Жоффруа, выехавший на день раньше, чтобы все приготовить к их приезду, сейчас поспешил навстречу гостям и увел их с дождя. Его сестры, Бургундия и Берта, также вышли к гостям со своими мужьями. Бургундия – высокая, как отец, с темно-карими глазами. Берта – пухленькая, с ямочками на щеках, обычно веселая, но сейчас притихшая перед королевой.

Большой зал был убран и украшен. В камине горел яркий огонь, пол застелен свежим тростником. Новые свечи мерцали в подсвечниках, поддерживая слабый серый свет, проникавший сквозь окна. Алиенора оглядела зал и почувствовала, как со всех сторон на нее давят воспоминания. В этом самом зале она когда-то играла в шахматы с Жоффруа, наслаждалась музыкой, танцевала с ним и его семейством. Она видела его деток в колыбельке и плакала по ним всем, когда супруга Жоффруа умерла при родах. Позже, став молодой женщиной, она уже по-другому смотрела на Жоффруа, когда тот брал ее за руку. А потом умер отец, и ее мир разрушился. В последний раз она посещала Тайбур в качестве молодой жены Людовика.

На этот раз ей с Людовиком выделили разные спальни. Не было даже видимости семейного союза. Алиенора с облегчением убедилась, что ей предоставили другую комнату, а не ту, в которой она провела свадебную ночь: спальня была маленькая, с уютными красными шторами и жаровней, прогоняющей холод от реки. Мягкий свет ламп создавал приятную атмосферу. На сундуке с откидным сиденьем выстроились книги, а сам сундук стоял там, где было больше всего света, на тот случай, если ей вдруг захочется почитать. Пока Амария помогала ей снять плащ, старшая дочь Бургундия принесла медный таз с теплой ароматизированной водой для умывания.

– Я огорчилась, узнав, что ваш отец болеет, – сказала Алиенора. – Можно ли надеяться, что ему немного лучше?

Бургундия потупилась, стараясь не расплескать воду.

– Ваш визит улучшит его состояние, мадам, – ответила она. – Он часто говорил о вашем приезде и каждый раз чувствовал себя бодрее.

Алиенора умылась и тщательно оделась: нижнее платье из тончайшего льна, изящно расшитое, а поверх – платье из зеленого шелка с широкими рукавами, украшенное изумрудами и жемчугом и подпоясанное золотым поясом с такими же камнями. Она велела Амарии убрать ей волосы в золотую сеточку и подушить запястья, шею и виски ароматизированным маслом, подаренным Мелисендой в Иерусалиме. Завершив туалет, она глубоко вздохнула, успокоилась и пошла на встречу с Жоффруа.

В зале присутствовал его сын вместе с придворными. Сам Жоффруа сидел на стуле возле окна, в самом светлом месте. Он также принарядился по случаю, выбрав расшитую тунику из темно-красной шерсти. При появлении Алиеноры он уперся руками в подлокотники и рывком поднялся.

Она попыталась скрыть потрясение при виде этого скелета, обтянутого желтой кожей. Его тело сотрясалось от усилия стоять прямо.

– Мадам, – слабым голосом произнес он, – простите, что не могу опуститься перед вами на колено.

Алиенора протянула к нему руку.

– Нам незачем просить друг у друга прощения, – промолвила она, – мы слишком давно для этого знакомы. Прошу вас, присядьте.

Опершись на стол для поддержки, Жоффруа опустился на стул, стоявший рядом, и вздохнул. Его сын поставил для Алиеноры мягкое кресло напротив отца.

– Почему вы не сказали мне, что так больны? – первое, что спросила Алиенора.

Жоффруа вяло махнул рукой:

– Надеялся, что мне станет лучше. Я до сих пор надеюсь, что с Божьей помощью мне удастся выздороветь. Иногда наступает время, когда можно только надеяться на выздоровление или спасение. А если нет надежды, что остается, кроме пустоты? Я знал, что вы приедете, и молился, чтобы мне была дарована милость снова вас увидеть.

У Алиеноры сжалось горло. Это было невыносимо. Ей хотелось обнять его, но она не могла – вокруг слишком много глаз.

– Теперь я здесь. – Она накрыла его руку своей – сочувственно и встревоженно на посторонний взгляд, но для них двоих этот жест значил гораздо больше.

– Мой сын будет хорошо вам служить. Я начал учить его сразу, как вернулся из Антиохии, и за это время он многое освоил, проявив прилежность.

Алиенора бросила взгляд на юношу, и тот поклонился, побагровев от смущения.

– Я уверена, вы сделаете честь своему отцу и Аквитании, – сказала она, а потом, повернувшись к Жоффруа, добавила, понизив голос: – Мне нужно кое-что вам сказать в приватном порядке, по-дружески.

Жоффруа махнул рукой сыну:

– Оставь нас. Я позову, если понадобится.

Поскольку господские покои в течение дня были открыты для всех, юноша не вышел из комнаты, а просто отошел подальше.

– Не знаю, с чего начать. – Она продолжала говорить очень тихо, с ужасом сознавая, что их могут услышать. – Душу наполняет огромная печаль. Я надеялась, что ты будешь рядом еще много-много лет.

Он слабо улыбнулся.

– Я останусь рядом, – пообещал он. – Ничего не изменилось. Мы же всегда проводили больше времени врозь, чем вместе, разве нет?