«Удивительная осведомленность для помещика из глухой провинции», — подумал полковник.

Богатый помещик с едва уловимой иронией продолжал:

— Павел Николаевич, почему вы назвали трусами несчастных, пострадавших от этого разбойника?

— Лишь только потому, что у них не хватает характера положить под подушку огнестрельное оружие и при необходимости пустить пулю в грабителя!

— В этом вы, конечно, правы. Ну а сами…

Крупенский кивнул головой:

— Да, я держу на стуле возле своей кровати заряженный браунинг. Нарочно для Котовского держу! Было бы славно, если бы он сунулся ко мне. Я всадил бы в его лоб пулю! Но, — вздохнул Крупенский, — видимо, я буду лишен этого удовольствия. Ворота моего дома охраняются казаками, а через ограду проникнуть невозможно. Она высока, с острыми наконечниками, да и каждый металлический стержень толщиной более чем в два пальца.

— Помогай вам Бог! — сочувственно вздохнул гость.

…Заря уже разыгралась вовсю. Верхушки деревьев окрасились нежным рдяным цветом, высветившим вдруг всю роскошную прелесть летнего утреннего парка.

Гости, поеживаясь от сырой прохлады и потихоньку позевывая, разъезжались по домам.

Уставший от хлопот бывший бесстрашный защитник Отечества и кавалерист Крупенский долго и мирно храпел в своей спальне. Пробудился он от жаркого солнечного луча, падавшего на лицо: плотная штора на окне была почему-то раздвинута. Из растворенных рам несся многоголосый птичий гам.

Взгляд упал на стул. Там лежал браунинг. Из дула торчала записка.

Ошалевший от неожиданности Крупенский прочитал: «Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати. Котовский».

— Вот тебе и «помещик-провинциал»! — зарычал Крупенский и бросился с жалобой к губернатору.

Но… ищи ветра в поле! И лишь как воспоминание об этом странном событии остался лаз в ограде: толстенные прутья были выгнуты прямо-таки с нечеловеческой силой.

Думаю, что тяжелое детство определило будущую разбойничью судьбу красного маршала.

Беда приключилась в тот страшный день, когда малолетний сорванец Гриша Котовский забрался по пожарной лестнице на высоченную крышу заводского строения, неловко оступился и полетел вниз.

Отец Гриши Иван Николаевич, узнав о беде, бросился к сыну.

Тот лежал на черной от мазута и дымной гари земле, раскинув руки, запрокинув голову с полуоткрытыми глазами. Он был без сознания.

Вопреки опасениям заводского врача мальчуган остался жив. Но долгие месяцы он не мог внятно говорить и был прикован к постели: руки и ноги почти не слушались его.

Иван Николаевич подолгу оставался с любимым сыном. Он рассказывал о военных подвигах Гришиного деда, о том, как тот выше всего ставил свою честь и людскую справедливость. Потом он начинал читать ему.

Популярные в те годы, выходившие громадными тиражами книги с сусальным описанием золотого детства благородных и послушных детишек Анастасии Вербицкой и Клавдии Лукашевич наводили скуку на юного Котовского. Гораздо больше ему нравились приключения неустрашимых героев книг Майн Рида и Вальтера Скотта.

Но главным делом было все же восстановление здоровья. Врачи, которых привозил Иван Николаевич, только разводили руками:

— Увы, медицина здесь бессильна! Мальчик обречен — всю жизнь он будет инвалидом.

Отец страстно молился Богородице. И вдруг его однажды словно осенило. Любивший атлетические забавы, он принес сыну небольшой каучуковый мяч.

— Держи, сынок! — улыбнулся, стараясь казаться бодрым, Иван Николаевич. — Хочешь быстрее выздороветь — каждый день подолгу занимайся с мячиком. Жми двумя руками, перекидывай из одной руки в другую, бросай в стену и лови. Все веселей время пойдет, да и разовьешься…

Верил ли сам отец в целебную силу этих нехитрых упражнений? Сказать трудно. Но словно добрый гений вселил в сердце любящего отца счастливую мысль.

Гриша, не теряя времени, с раннего утра и до вечерней зари упражнялся с мячом. Тело, отвыкшее от движения, мучительно болело. Но мальчуган не сдавался. Случалось, что мяч далеко закатывался и его некому было подать. Тогда, уже получивший охоту к движению, он сжимал и разжимал кисти, повторяя это упражнение по сотне раз. Однажды он стал имитировать рубку дров. При этом он напряг мышцы рук, словно действительно хотел расколоть чурбан. Ему понравилось ощущение, которое при этом возникло. Он стал повторять его раз за разом — час, другой.

Потом Гриша стал подражать другим движениям. Вот бросок мяча, вот его ловля, плавание, поднимание тяжелого камня и прочее. Он довольно быстро научился не только напрягать мышцы, но и расслаблять их.

— Вот ты какой у меня молодец! — радовался Иван Николаевич. — Скоро, брат, мы с тобой и ходить начнем. До пруда дотопаем, искупаемся, рыбку половим. А ты можешь показать мне, как рыбаки невод тащат?

Мальчуган улыбался и начинал изображать рыбака, который тащит тяжелый невод, полный трепещущей рыбы.

— А как удочку закидывают в воду? — не унимался отец.

Мальчуган тут же повторял движение, причем до предела напрягал мышцы. Отец восхищался и давал все новые и новые задания.

Гришу стало не узнать. Безысходная тоска, еще недавно светившаяся в его глазах, стала исчезать. Он уже многое мог делать для себя: кушать, мыть лицо и руки над лоханкой, которую подавал отец, держать книгу. Заметно улучшилась речь. Но ноги слушались его пока плохо.

Отец заставлял Гришу, то умоляя его, то приказывая строгим голосом, шевелить ступнями, сгибать в коленях ноги. Потом он раздобыл где-то широкую и длинную резиновую ленту. Количество упражнений сразу возросло: разводил руки в стороны, крепко держа резину (благо кисти достаточно уже окрепли), вверх-вниз. Укрепив ленту в изголовье кровати, заставлял себя подыматься, растягивая петлю. Накинув петлю на стопу, он сотни, тысячи раз сгибал и выпрямлял ногу в колене. Упорство мальчугана оказалось прямо-таки не детское. Вместе с отцом они придумали множество упражнений. И Гриша, не жалея себя, не давая малейшей поблажки, заставлял свое тело двигаться. Ноги становились все более послушными, мышцы наливались силой.

И вот пришел день, когда, дрожа от волнения и страха, Гриша сделал первые шаги — это был настоящий праздник! По бледному страдальческому лицу ребенка катились слезы — боли и радости. Мальчуган по-настоящему понял: для сильного духом человека, упорного в достижении цели, не может быть невзятых преград. И этот тяжким трудом и потом опыт, добытый в ранние годы, пригождался ему много раз. Он словно предвосхитил многое из так называемой системы Анохина, ставшей популярной на исходе первого десятилетия XX века. Впрочем, по сей день эта система имеет своих приверженцев. Мы в своем месте расскажем о ней подробней.