Еще юношей, до «настоящей разбойничьей жизни», Котовский поступил на службу к помещику Скоповскому. Скоповский — размашистый, щедрый, не терпевший мнений других, полюбил юнца как родного сына. Скоповский уважал в Котовском силу, умение бражничать, но более всего — исключительную честность.

Помещик доверял Григорию крупные деньги, давал самые ответственные поручения. Так продолжалось до того рокового случая, который перевернул всю жизнь Котовского.

Однажды помещик поручил Григорию продать в Кишиневе крупную партию свиней. Тот успешно справился с делом. Более того, для больного батрака, у которого не было близких, купил лекарства, понятно, на деньги помещика.

Вернувшись в село, Котовский первым делом направился не к Скоповскому, а к больному.

Помещика это самоуправство взбесило. Он считал батрака лодырем и симулянтом. Вспылив, Скоповский приказал конюхам всыпать батраку «горячих». Котовский вступился за него и слегка помял им бока, грозил помещику: «Красного петуха пущу!»

— Ах, ты бунтовать! — заорал Скоповский. — Против законной власти идешь? Ну, я тебе покажу… Ребята, вяжи смутьяна.

С десяток человек навалились на Котовского и связали его по рукам и ногам.

— А теперь отвезите его в степь, положите на снежок и возвращайтесь обратно! Другим бунтовать неповадно будет.

Конюхи понимали, что Котовский наверняка замерзнет в степи, погибнет. Но ослушаться не посмели.

Сани весело скрипели по набитой дороге. Апельсиновый шар солнца медленно плыл в морозном мареве. От конских лепешек поднимался пар.

Котовский, до крови искусав губы, страдая от боли и оскорбленного самолюбия, тяжело ворочался в санях, посылая проклятия своим душегубам:

— Приспешники капитала! Развяжите, иначе гнев народа падет на вас, собаки косорылые… Бог накажет!

— Тпру! — остановил лошадей старый конюх. — Приехали.

Его голос слегка дрогнул:

— Ты, Григорий Иванович, не взыщи! Не наша воля, не наш и грех. Барин приказал, с него Господь и спросит. Выгружай, ребята! Осторожней, не стукни головой. Заноси влево. Клади на снежок, все мягче лежать…

— Развяжите! — кричал Котовский. — Очумели, что ли, дураки? Ах, негодяи, башки вам разнесу, яйца оторву!

— А ты, Григорий Иванович, не лайся. Полежи, помолись, быстренько и отойдешь. Вот и морозец крепчает, все тебе помощь, недолго маяться. Помирать-то когда-никогда надо. Тебе сейчас, нам чуток погодя. Ну, брат, будь здоров, то есть наоборот — прощевай. На том свете встренемся.

Конюх перекрестился, вздохнул, высморкался на снег и пошел к лошадям. Взмахнув кнутом, зачмокал:

— Ну, вредные, застоялись! По-шли!

Скрип полозьев быстро стихал. Котовский застонал:

— Что же это такое? Неужто и впрямь погибель пришла?

Метель все живее закручивала снежные столбы.

— Но нет! — крикнул на всю степь Котовский. — Не дамся! Эх, какое-нибудь бы дерево сейчас. Вот тогда спасусь, перетру веревки.

И он покатился по стылой земле, застревая в мягких сугробах ложбинок, мучительно взбираясь накатом на взгорки, — дерево, дерево!

А где оно, спасительное древо? Котовский попытался еще раз приподняться, чтобы оглядеться окрест себя, веревки со страшной болью тут же впились в его измученное тело. Господи, может, и впрямь легче успокоиться, затихнуть — смерть на морозе, сказывают, сладкая, неслышная.

— Нет, не сдамся! — сказал он уже спокойно и твердо, словно обдумал верное дело. — Когда мальцом лежал избитый-исковерканный, тогда разве легче было? Больной малыш выдержал, а теперь здоровый мужик, разве можно сдаться? Шутки, порода Котовских крепкая. Сто верст буду катиться по степи, но избавление от смерти найду!

И он вновь покатился к темной полоске где-то возле горизонта: то ли мерещится, то ли и впрямь лесок?

…Ему удалось освободиться от веревок. Характер Котовского оказался крепче кремня.

На следующий день он добрался до Балты: без вида на жительство, без денег. Чтобы не умереть с голода, согласился на самую черную работу — грузить баржи. Наступили времена, хуже которых не бывает. Но в это же время он завел новые знакомства, начал читать, к своему несчастью, сбившую многих порядочных людей с толку марксистскую и социал-демократическую литературу. Начали, казалось, открываться «широкие горизонты». И вдруг…

Пан Скоповский узнал, что Котовскому удалось спастись. Это разъярило его. Он подал в суд заявление: дескать, бывший работник растратил его, помещиковы, деньги — семьдесят семь рублей. Возможно, так оно и было. Нашлись свидетели. Григория Ивановича посадили в камеру арестного дома.

Вонючая тюремная обстановка произвела на Котовского жуткое впечатление. Он вновь себя почувствовал словно связанным, когда лежал на жалком клочке соломы в санях. Началась нервная горячка. Состояние здоровья было, как докладывал ушлый тюремный врач, вдруг подобревший и на неизвестные доходы начавший курить дорогие сигары, критическим. Он обратился с ходатайством к следователю: «Освободить Котовского, оставив его под надзором полиции».

— Поблажки смутьянам и ворам не даем! — резонно ответил следователь. — Да и какой он больной? Этот бугай решетки гнет и всю тюрьму в страхе держит.

31 августа 1906 года во все концы необъятной Российской империи полетели секретные телеграммы: «Из кишиневской тюрьмы бежал особо опасный преступник Г. И. Котовский. Приметы… Следует принять необходимые меры к опознанию и задержанию».

Соответствующие службы полиции бросились по адресам, где мог скрываться Котовский, усилили контроль на вокзалах. Грехов за молодым разбойником числилось немало, и служители Фемиды ощущали острую потребность, просто жаждали видеть своего подопечного под тюремными сводами.

Тем более что послужной список преступлений Котовского постоянно рос. Дело в том, что Григорий Иванович перед последним арестом успел недолгое время пощеголять в форме пехотинца 19-го Костромского полка. То ли эта форма показалась Котовскому недостаточно элегантной, то ли солдатский рацион не отвечал тонким запросам дворянина, но он решил сам себя демобилизовать.

Как задумал, так и сделал: тайком покинул полк и бежал в Бессарабию.

А поскольку свою жизнь Котовский решил целиком и полностью посвятить разбою, то он вновь сколотил банду, которую, по примеру эсеров, назвал «боевой группой». Звучит революционно! Или, как с уважением к идеологическим штампам писали в советское время, «решил посвятить свою жизнь делу освобождения рабочих и крестьян».

Но если Котовский порой от чего и освобождал наиболее зажиточных пролетариев, то это лишь от капиталов.