— Ты зря робеешь перед Томасом.

— Я не робею,

— Он был сам не свой от радости с того самого момента, как нам стало известно о твоем приезде. Ванная здесь…

Джесс встала в проеме открытой двери и молча вытаращила глаза на сияющий мрамор, блестящие краны, глянцевый белоснежный фарфор.

— Это все — твое?

— Теперь и твое тоже.

— В лагере в Асулу было только две уборных, и там дико воняло. Рут чистила их.

— Не очень-то приятное занятие.

Убийственно не те слова, но ничего лучше ей в голову не пришло.

— Да, не очень-то.

— Ну, иди по своим делам.

Джесс последовала ее совету, не потрудившись даже прикрыть за собой дверь. Вскоре Джудит услышала шум отвернутого крана и плеск воды — девочка мыла руки и лицо.

— Я не знаю, каким полотенцем вытереться,

— Любым, без разницы.

Джудит села за туалетный столик и от нечего делать стала расчесывать волосы. Потом вернулась Джесс и пристроилась на краешке одной из двух кроватей. Через зеркало они обменялись взглядами.

— Ну, теперь лучше?

— Да. Я и вправду очень хотела.

— Ну, решила, где будешь спать? Здесь, со мной?

— Да, хорошо.

— Я скажу Томасу.

— Я думала, что ты будешь похожа на маму, а ты совсем не похожа.

— Мне очень жаль.

— Нет, просто ты другая. Ты красивее. Мама никогда не красила губы. Когда я вышла из самолета, я боялась, что ты не пришла меня встречать. Рут сказала, что если тебя не будет, тогда я должна ждать на аэродроме, пока ты не приедешь.

Джудит положила гребень и повернулась к Джесс.

— А знаешь, со мной было то же самое. Я не могла избавиться от мысли, что тебя не окажется в самолете. А потом увидела тебя… и точно камень с души свалился.

— Да. — Джесс зевнула. — Ты живешь тут, с дядей Бобом?

— Нет, я приехала к нему на время. Я работаю в Тринкомали. Это большая военно-морская база на восточном берегу Цейлона.

— В службе реабилитации долго не могли со мной разобраться. Пришлось нам оставаться в лагере, пока они не выяснили, где ты.

— Ума не приложу, как они вообще берутся за такие дела. Все равно что искать иголку в стоге сена. В конце концов мне сообщили, что мамы с папой нет в живых. И тебя тоже. После этого меня отпустили отдохнуть (это называется «отпуск по семейным обстоятельствам»), и Боб пригласил меня к себе.

— Я всегда знала, что мама погибла, — с той самой минуты, как корабль пошел ко дну. А о папе я узнала только сейчас. Им сообщили из Красного Креста в Сингапуре. Он умер в заключении, в Чанги.

— Да, я знаю. До сих пор не могу в это поверить. Я стараюсь просто не думать об этом.

— В Асулу женщины тоже умирали, но у них были подруги.

— Думаю, у папы тоже были друзья.

— Да. — Она посмотрела на Джудит. — Мы будем жить вместе? Ты и я?

— Да. Вместе. Больше никаких разлук.

— Где мы будем жить?

— В Корнуолле, в моем доме.

— Когда мы туда поедем?

— Я не знаю, Джесс. Пока не знаю. Но мы что-нибудь придумаем. Дядя Боб поможет. — Она взглянула на свои часики. — Половина седьмого. В это время мы обычно принимаем душ и переодеваемся, а потом идем на веранду — немного посидеть, поговорить. Затем — ужин. Сегодня ужинаем пораньше — по случаю твоего прибытия. Мы подумали, что ты, наверно, устала и тебе нужно хорошенько отоспаться.

— За столом будем только мы трое — мы с тобой и дядя Боб?

— Нет, с нами еще будет Дэвид Битти. Они с Бобом делят дом на двоих. Милейший человек.

— Мама в Сингапуре всегда одевалась к ужину в особое платье.

— Мы, как правило, тоже переодеваемся, не ради шика, а чтобы нежарко было и удобно.

— У меня нет одежды — только та, что на мне.

— Я одолжу тебе что-нибудь из моей. Тебе должно подойти — ты ростом почти с меня. Шорты и какую-нибудь нарядную рубашку. Еще у меня есть сандалии, красные с золотом, тоже будешь их носить.

Джесс выставила ноги и с отвращением посмотрела на свои сандалии.

— Эти просто ужасны. Ничего другого они не смогли найти. Уже не помню, сколько времени я не носила туфли.

— Завтра мы возьмем у Боба машину и поедем за покупками. Купим тебе полный гардероб. Включая теплые вещи для Англии. Толстый пуловер, плащ, обувь и теплые носки.

— Разве все это можно купить здесь? В Сингапуре никто не носил теплой одежды.

— В горах, где выращивают чай, сыро и холодно, не так, как здесь… Ну, чем ты теперь хочешь заняться? Примешь душ?

— Я бы хотела посмотреть сад.

— Может быть, лучше сначала примешь душ и переоденешься? Ты сразу почувствуешь себя другим человеком. В ванной есть все, что нужно. А потом мы подберем тебе что-нибудь из одежды, и ты сможешь пойти разыскать Боба или обследовать сад, пока не стемнело.

— У меня есть зубная щетка.

Джесс потянулась за своим рюкзаком и, расстегнув ремешки, извлекла из его глубин зубную щетку, кусочек мыла, расческу и еще что-то, завернутое в полинялую тряпицу. Когда она ее осторожно размотала, там оказалась сделанная из бамбука дудочка вроде блок-флейты.

— Что это?

— Это мне подарил один мальчик в лагере. Он ее сам сделал. На ней можно играть любые мелодии. Однажды Рут и одна из голландок устроили настоящий концерт.

Она положила дудку на кровать возле себя и опять полезла в рюкзак.

— А что случилось с Голли?

— Он утонул вместе с кораблем, — бесстрастным тоном сообщила Джесс.

Она достала из рюкзака пачку сложенных пополам листков линованной бумаги, вырванных из блокнота для черновых записей, и протянула ее Джудит.

— Это тебе. От Рут.

Джудит взяла листки.

— Кажется, длиннющее письмо. Я оставлю его на потом. Она положила письмо на туалетный столик и прижала массивным граненым флаконом духов «L'Heure Bleu».

Затем она показала Джесс, как пользоваться душем, и оставила ее одну в ванной. Через какое-то время девочка вышла — в одном только полотенце для лица, запахнутом на талии. Ее мокрые волосы стояли торчком, словно иглы дикобраза, и она была такая худенькая, что можно было пересчитать все ребра. Но ее детские груди уже начали набухать, словно молодые почки, и пахло от нее теперь не дезинфицирующим средством, а пеларгониевым мылом.