Сейчас Элеонор отчетливо понимала, что совершила ошибку, когда изменила Энтони. И о чем только она думала? Что на нее нашло? Энтони – вот ее настоящая любовь. Элеонор вспоминала его юное веселое лицо – тем утром, когда он вытащил ее из-под омнибуса; на их свадьбе, когда Энтони легонько сжал руку Элеонор и улыбнулся, а она живо представила себе их безоблачное будущее; в тот день на вокзале, когда он уходил на войну, полный желания принести пользу отечеству, – и ей хотелось свернуться клубочком и умереть от стыда.

Она почти перестала выходить в сад. Сад всегда был для нее самой любимой частью Лоэннета, местом, где отдыхаешь душой и телом, и эту потерю Элеонор считала вполне заслуженным наказанием. Была еще одна причина. От постоянного чувства вины у Элеонор развился невротический страх, что в саду она столкнется с Беном и ненароком выдаст свой секрет. Она не могла рисковать: последствия оказались бы губительными для Энтони. Элеонор торопливо отворачивалась, если видела в окно Бена, а по ночам лежала без сна и думала, что будет, если Бен захочет от нее и ребенка больше, чем она готова дать.

И все же, как бы Элеонор себя ни бранила, как бы ни раскаивалась, она не жалела о том, что произошло, ведь благодаря ее роману с Беном у нее появился Тео. Элеонор любила малыша с той самой минуты, когда поняла, что беременна; после того, как мальчик родился, она в нем души не чаяла. И дело было не в том, что Элеонор любила его больше, чем дочерей, просто она сильно изменилась с тех пор, как они были крохами. Стала печальнее, старше, больше нуждалась в утешении. Теперь она могла любить малыша с освобождающей самоотверженностью А самое главное, когда они были вдвоем, суровая мать семейства исчезала.

Элеонор рассматривала множество вариантов развития событий, но никак не предполагала, что с появлением Тео состояние Энтони ухудшится. Она так долго верила, что маленький ребенок – долгожданный сын! – поможет мужу выздороветь, что ей и в голову не пришло усомниться. Огромная ошибка!.. Неприятности начались почти сразу, через несколько недель после того, как родился Тео.

Энтони его обожал, бережно держал на руках, удивленно вглядываясь в очаровательное личико, однако в его радости чувствовалась грусть, горький стыд за то, что он живет идеальной жизнью, тогда как на долю других выпали невыносимые страдания. Еще хуже, порой, когда малыш плакал, на лице Энтони появлялось бессмысленное выражение, он словно уходил в себя и слышал только то, что происходило в голове.

Ночами, когда Энтони мучили кошмары, – его била ужасная дрожь, он кричал: «Успокойте ребенка! Пусть замолчит!», и приходилось удерживать его изо всех сил, не давая выскочить в коридор, – Элеонор со страхом думала, что же она наделала.

А потом Клементине исполнилось двенадцать, и на день рождения ей подарили планер. Так решил Энтони, и сама по себе идея была превосходной, но все надежды Элеонор остаться дома пошли прахом. Они уже пообедали, когда Клемми развернула подарок и выбежала наружу. Сказав себе, что ничего плохого не случится, Элеонор велела служанке вынести поднос с чайными принадлежностями в сад.

Стояла прекрасная погода, выдался один из тех солнечных осенних дней, когда отважный человек вполне может искупаться. Всех охватило праздничное настроение, они дурачились на лужайке, запускали планер и весело смеялись, когда самолетик едва не задел прическу Элеонор, однако сама Элеонор не находила себе места. У озера работал Бен, и она не хотела, чтобы домочадцы случайно увидели их вдвоем, а еще боялась, что он заметит люльку с Тео и под каким-нибудь предлогом подойдет ближе.

Бен, конечно, не стал бы этого делать, ведь он обещал, но страх – плохой советчик, и Элеонор хотела, чтобы день поскорее закончился. Осталось выпить чай с тортом – и можно возвращаться в дом!.. Однако вся семья будто сговорилась. Все отмахивались и от чая, и от торта, и Элеонор пришлось разыгрывать строгую мать, хотя больше всего на свете она мечтала остаться одна.

А тут еще Клемми, которая, похоже, обладала даром выбирать самое неподходящее время, чтобы показать свою природную безрассудность, полезла на верхушку высокого платана. Сердце Элеонор едва не выскочило из груди, нервы были на пределе, она боялась, что не выдержит, и поспешила под дерево, не отводя глаз от младшей дочери, которая босиком, с расцарапанными коленками и подоткнутой юбкой, взбиралась все выше и выше. Элеонор решила, что успеет поймать Клемми, если та вдруг сорвется и упадет.

Собственно, именно поэтому Элеонор не заметила, что случилось. Первой увидела няня Роуз. Она ахнула и схватила Элеонор за руку, прошептав: «Скорее! Малыш!»

Элеонор похолодела. Казалось, мир покачнулся, когда она оглянулась и увидела, что Энтони идет к люльке Тео. Малыш плакал, и по скованным, неловким движениям Энтони Элеонор поняла, что муж не в себе.

Роуз уже спешила через лужайку. Она одна из немногих знала о состоянии Энтони. Элеонор ей ничего не говорила, няня сама догадалась. Ее отец тоже перенес боевую психическую травму, сказала она, когда как-то вечером подошла к хозяйке и предложила свою помощь.

– Дафид, покатайте девочек на лодке, – попросила Элеонор.

Должно быть, он услышал в ее голосе паническую нотку, потому что сразу все понял, весело подозвал Дебору и Клемми и повел девочек к привязанной у берега лодке.

Элеонор побежала, чуть не сбив с ног Элис, которая торопилась за сестрами. Сердце бешено колотилось. Только бы успеть! Она добежала до Энтони и с одного взгляда поняла, что муж не здесь, перенесся туда, куда исчезает всякий раз, когда его накрывает помутнение. «Ребенок, – лихорадочно твердил он. – Успокой его, пусть немедленно замолчит!»

Элеонор обняла мужа, силой повернула к дому и повела, шепча, что все хорошо. Улучив секунду, она оглянулась на няню Роуз, которая успокаивала Тео. Няня подняла взгляд на Элеонор, и та поняла, что за малыша можно не беспокоиться.

* * *

Ночью, когда Энтони провалился в тяжелый наркотический сон, Элеонор босиком выскользнула из спальни и прошла по коридору. Осторожно спустилась по лестнице, обойдя прореху в белуджистанском ковре дедушки Хораса, и по полу за ней кралась тень.

Плиты садовой дорожки еще хранили дневное тепло, Элеонор нравилось чувствовать под мягкими пятками твердый камень. Когда-то давно пятки у нее были жесткими.

У озера она зажгла сигарету и глубоко затянулась. Никто не знал, что она курит.

Элеонор скучала по саду, другу ее детства.

Вода тихо плескалась в темноте, ночные птицы хлопали крыльями, какая-то мелкая зверюшка – наверное, лиса – испуганно метнулась в сторону.

Элеонор затушила сигарету и торопливо подошла к озеру. Расстегнула платье, сняла через голову и осталась в одной комбинации.

Ночь стояла довольно теплая, но совсем не подходящая для купания, однако у Элеонор жгло в груди. Ей хотелось возродиться, почувствовать себя живой, свободной от уз. Уйти, скрыться ото всех и вся. «Разве вы никогда не хотели сбежать от мира?» – спросил Бен в кибитке. Да, очень хотела, а сегодня больше, чем когда-либо.