— В последний раз.

— Вы теряете время. — Я плюнула в него.

— Если вы не признаетесь, то никогда больше не заговорите, — предупредил он, вытирая лицо.

— Мне не в чем признаваться! — Я попыталась плюнуть снова, но во рту пересохло.

— Хирург! — Офицер позвал человека в белом халате и перчатках. — Заставьте ее замолчать. Я хочу, чтобы эта красавица лишилась своего ядовитого языка.

«Лишилась языка?» — Я оцепенела от ужаса.

— Не трогайте меня! — закричала я.

Шприц без предупреждения вонзился в мою руку.

Мой рассудок затуманился, зрение утратило остроту. Теряя сознание, я увидела, как хирург протянул руку, разжал мне челюсти и потянул за язык.

Я попыталась укусить его, но у меня не было сил. Я хотела кричать, но не слышала ни звука. Потом в его руке блеснул скальпель. Я не почувствовала боли; мне показалось только, что я оцарапала язык о стебель тростника. Внезапно в горло хлынула кровь, я поперхнулась и стала задыхаться.

Потом я уже ничего не чувствовала.

ГЛАВА 61

Когда фотографии казни Фей-Фея и отрезанного языка Суми были опубликованы во всех центральных газетах, нация погрузилась в печаль, уныние и злобу. Тихоокеанский берег обложило темными густыми тучами. Капли дождя безжалостно били по верхушкам деревьев, раскачиваемым ветром, волны ревели, как рассерженные тигры, угрожая поглотить города и деревни на побережье. Дети перешептывались тоненькими голосами, не понимая, почему родители ходят такие хмурые. Оказывается, им было достаточно показать фотографии жестокой расправы.

— Значит, можно лишиться языка, если говоришь правду? — спрашивали они ошеломленно.

— И головы тоже. — Родители уже и сами перестали понимать, как теперь надо жить и что есть правда.

Лежа на полу гостиницы в Фуцзяни, я плакал, пока не высохли слезы. Дьяволы! Настало время для революции.

Четким почерком я написал пламенное воззвание ко всем лидерам отделений демократической и других братских партий, созданных за последний год. «Время пришло!» Я писал, призывая всех патриотов Китая выйти на улицы. Правительство могло заставить замолчать одного или двух, но если бы вышли миллионы, оно бы содрогнулось. Я убеждал всех собраться на площади Тяньаньмэнь в следующее воскресенье, где я возглавлю голодную забастовку против правительства, которая продлится до тех пор, пока правители не сядут с нами за стол переговоров.

Мое послание было немедленно скопировано и разошлось на рыночных площадях, вокзалах, автобусных остановках, в школьных столовых всех больших и малых городов. Мои слова зажгли огонь надежды. Люди, опечаленные жестокостью, осмелились говорить грозные слова. Страх уступил место мужеству и желанию бороться. На улицах и стенах административных зданий появлялись антиправительственные лозунги. Студенты уходили из аудиторий, преподаватели следовали за ними.

Города, мерцающие в летнем зное, были убраны в белые и черные цвета: в знак траура по Фей-Фею. Невыразимая жестокость, с которой лишили языка самого красноречивого автора молодого поколения, подняла людское негодование на небывалую высоту. Молодежь требовала перемен и жаждала отомстить преступной власти за средневековую жестокость. Они хотели смерти полковника Шенто.

За два дня произошли сотни столкновений с полицией. На третий день вооруженная охрана на любую толпу смотрела с подозрением. На четвертый день, в субботу, из региональных частей прибыло подкрепление, а вместе с ним — и зарубежные СМИ. В воскресенье студенты и молодые рабочие до отказа заполнили древнюю площадь Тяньаньмэнь. Флаги университетов и фабрик реяли на ветру. Здесь поставили палатки, многие объявили голодовку. К полудню на площади сидели, кричали и пели около полумиллиона человек.

Лан Гаи, глава студентов Пекинского университета, возвышался на парте в центре площади, держа в руке мегафон; его окружали десять тысяч человек, все в белых рубашках с черной повязкой на правой руке или на лбу. Лан Гаи запевал одну песню за другой, и студенты дружно подхватывали их.

На западном краю обширной площади университет искусств соорудил импровизированную сцену из нескольких столов. Лидеры студентов произносили воодушевляющие речи, здесь критиковали прогнившие маоистское правительство, военных, которые сражаются с собственным народом, здесь призывали бороться с деспотами до последней капли крови. В восточном секторе площади металлургический университет соорудил копию статуи Свободы, обернутой красным флагом. На северном — ребята из сельскохозяйственного университета изобразили огромную фигуру кровожадного полковника Шенто, державшего в руках крохотную согбенную фигурку председателя Хэн Ту. Весь день на площади разносились одни и те же призывы: «Долой Шенто! Долой Хэн Ту! Верните язык Суми! Помните о Фей-Фее Чене! Свободу, свободу! Даешь демократию!»

Песни и крики беспрестанно вздымались, как волны. Десятки тысяч горожан ехали на велосипедах к площади, чтобы своими глазами увидеть, как бросают вызов коррумпированным, трусливым правителям.

Старик с птичьей клеткой на руле велосипеда крикнул студентам:

— Идите домой и поешьте. Вы не победите. Ничего не изменится от того, что вы несколько дней будете голодать.

Никто не обратил на него внимание. Он поехал дальше по своим делам.

Лан Гаи обходил площадь, разговаривал с товарищами. Они крепко пожимали друг другу руки, как истинные революционеры, и обнимались, словно перед боем. Чокались стаканами воды, как будто это было вино. Пели песни о Лон Марше. Каждое молодое лицо было сияющим солнцем, каждое сердце — бурлящим морем. Сотни флагов реяли на слабом полуденном ветру.

Полицейские стояли по краю площади; некоторые разговаривали со студентами, другие делились с ними водой. Но влиять на события могли не рядовые солдаты на площади, а скорее те, кто отдавал им приказы.

Где же был их командир?

Настроение на площади явно шло на спад, но потом фабричные рабочие, сотни молодых людей в белой и синей форме, привезли на грузовиках бутылки с водой и емкости с чаем. Они разливали напитки, обнимались, пожимали друг другу руки. Повсюду раздавались призывы к борьбе. И выкрикивались лозунги.

Военный вскочил на кабину грузовика и закричал в мегафон:

— Молодые люди, пожалуйста, разойдитесь мирно! Освободите площадь! Возвращайтесь домой, в школы и институты! Правительство вас услышало. Вы заявили о своих требованиях. Теперь пора прекратить незаконную антиправительственную демонстрацию. Если вы сейчас послушаетесь, то не понесете никакой ответственности!

Толпа, сохранявшая относительное молчание, теперь разразилась криками:

— Долой убийцу Шенто!

— Верните язык Суми!

— Верните жизнь Фей-Фею!

Гудение мегафона утонуло в их возгласах.

В сумерках я вышел из толпы и взобрался на шаткую сцену из столов перед портретом председателя Мао. Ее тут же окружили репортеры ведущих мировых телекомпаний, но из-за шума стрекота камер было ничего не слышно.

Студенты хлынули ко мне, кричали, скандировали: «Свобода, свобода!»

— Тишина! Тишина! — призвал Лан Гаи в мегафон. — Речь, речь!

— Друзья мои, патриоты,