в нем кого-то. «Не меня ли?» — подумал Луков в надежде, что Вождь народов кивнет ему и, как нередко случалось, камня на камне не оставит от критики со стороны Несвятого Георгия. Да и не должно быть иначе, ведь вторая серия «Большой жизни», кажется, получилась не хуже первой, и песни в ней такие, что, как ласточки, по стране разлетятся, одна только «Три года ты мне снилась» чего стоит! И, главное, финал: с портрета на танцующих шахтеров и их подруг ласково и весело смотрит Сталин, а Харитон в исполнении русского богатыря Бориса Андреева тоже смотрит на Сталина, и взгляд его все нежнее и нежнее.

— Мы смотрели эту фильму, смотрели и ее первую серию, — тихо произнес Сталин, и в зале стало совсем тихо. — Первая серия лучше, хотя тоже вызвала критику. — Докладчик увидел Лукова, перевел взгляд на сидящего сзади справа Эйзенштейна. — Я сейчас по ассоциации сравниваю эту фильму с фильмой «Иван Грозный» Эйзенштейна, вторая серия, и с фильмой Пудовкина «Адмирал Нахимов». Получается общее впечатление, что постановщики и режиссеры очень мало работают над предметами, которые хотят демонстрировать, очень легко относятся к своим обязанностям. Я бы сказал, что иногда эта легкость доходит до преступности. Люди предмет не изучают, дело не представляют, а пишут сценарий. Это недобросовестное отношение.

Проект постановления ЦК ВКП(б) о кинофильме «Адмирал Нахимов» с сопроводительной запиской Г. Ф. Александрова Г. М. Маленкову. 17 апреля 1946

Подлинник. Машинописный текст. Подпись — автограф Г. Ф. Александрова, резолюция — автограф Г. М. Маленкова. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 117. Д. 605. Л. 88, 89]

Луков не верил своим ушам. Не может быть! Он оглянулся на Эйзенштейна и увидел у того на лице выражение обиженного мальчика: как это кончилось мороженое? Смеетесь, что ли? Ведь день рождения только начался.

Возьмите хороших постановщиков, режиссеров, того же американца Чарли Чаплина, — продолжал Отец народов. — Два-три года человек молчит, усиленно работает, добросовестно изучает технику, детали дела, потому что без деталей никакое дело не может быть изучено, и хорошей фильмы без деталей сделать нельзя. Детали надо изучать. И вот хорошие постановщики, режиссеры годы работают над фильмой, два-три-четыре года, потому что очень щепетильно и добросовестно относятся к своему делу. У нас есть, например, поэты, которые в месяц могут две поэмы написать, а вот возьмите Гёте, он тридцать лет работал над «Фаустом», до того честно и добросовестно относился к своему делу.

«Попробовал бы я тридцать лет одну картину снимать!» — подумал Луков, все еще не веря тому, что вторую серию гвоздят на высшем уровне.

— Легкое отношение к делу со стороны авторов некоторых произведений является основным пороком, который приводит режиссеров и постановщиков к выпуску таких фильм, — продолжал Сталин. — Взять хотя бы фильму «Адмирал Нахимов». Пудовкин — способный постановщик и режиссер, дело знает, но на этот раз не удосужился как следует изучить дело. Он решил так: я — Пудовкин, меня знают, напишу, и публика глотнет, всякую фильму будут смотреть. Изголодались люди, любопытства, любознательности много, и, конечно, будут смотреть. А между тем теперь у людей вкусы стали квалифицированнее, и они не всякий товар глотнут.

Он продолжал говорить о Пудовкине, и у Лукова малость отлегло: похоже, главный любитель кино перевел стрелки на Пудовкина и все чудовищные обвинения со стороны Несвятого Георгия сойдут на нет. Поискав глазами Пудовкина, Луков увидел, как тот позеленел и стал похож на самого себя в роли авантюриста Жбана из «Приключений мистера Веста». Бедняга, в буфет его без очереди не пустили, а теперь взялись чешую снимать.

— На всяких мелочах отыгрываются, два-три бумажных корабля показали, остальное — танцы, всякие свидания, всякие эпизоды, чтобы занять зрителя. Это, собственно, не фильма о Нахимове, а фильма о чем угодно, с некоторыми эпизодами о Нахимове. Мы вернули эту фильму обратно и сказали Пудовкину, что он не изучил этого дела, не знает даже истории, не знает, что русские были в Синопе. Дело изображается так, будто русские там не были. Русские взяли в плен целую кучу турецких генералов, а в фильме это не передано.

О русских заговорил. После тоста за русский народ это одна из любимых тем Сталина. Луков учел, и во второй серии есть хорошие слова, когда предатель говорит, что он русский, а племянник ему: главное не родиться русским, а русским остаться, звание русского еще надо заслужить.

— Одним словом, недобросовестное отношение к делу, за которое человек взялся, — продолжал докладчик, — к делу, которое будет демонстрироваться во всем мире. Если бы человек себя уважал, он бы этого не сделал, он бы по-другому фильму поставил. Но Пудовкину, видимо, не интересно, как о нем будут отзываться зрители и общественное мнение.

Луков снова посмотрел на Пудовкина. Как бы со стула не свалился, несчастный!

— Или другая фильма… — Сталин помолчал, мучая присутствующих режиссеров ожиданием, о ком пойдет речь. «Только не обо мне! Только не обо мне!» — думал каждый, включая Лукова. — «Иван Грозный» Эйзенштейна, вторая серия, — ударил Сталин, и ударил гневно, с отвращением. — Не знаю, видел ли кто его, я смотрел. — Снова убийственная пауза и тяжелый удар, как хук в боксе: — Омерзительная штука! Человек совершенно отвлекся от истории. Изобразил опричников как последних паршивцев, дегенератов, что-то вроде американского ку-клукс-клана.

Луков глянул на Сергея Михайловича. Тот моргал глазками, словно пытаясь проснуться от кошмарного сна. А ведь зимой у гения инфаркт случился, но тогда на радостях, после вручения Сталинской первой степени за первую серию «Ивана». А за вторую, видать, уж точно не дадут. Да и, честно говоря, Луков не понимал, почему за первую дали. Манерно, вычурно, театрально в худшем смысле слова.

— Эйзенштейн не понял того, что войска опричнины были прогрессивными войсками, на которые опирался Иван Грозный, чтобы собрать Россию в одно централизованное государство, против феодальных князей, которые хотели раздробить и ослабить его, — продолжал бить Сталин. — У Эйзенштейна старое отношение к опричнине. Отношение старых историков к опричнине было грубо отрицательным, потому что репрессии Грозного они расценивали как репрессии Николая Второго и совершенно отвлекались от исторической обстановки, в которой это происходило. В наше время другой взгляд на опричнину. Россия, раздробленная на феодальные княжества, то есть на несколько государств, должна была объединиться, если не хотела подпасть под татарское иго второй раз.

— Точно! — сухо выстрелил сзади слева тощий.

— Эйзенштейн не может не знать этого, потому что есть соответствующая литература, — продолжал докладчик, — а он изобразил каких-то дегенератов. Иван Грозный был человеком с волей, с характером,