а у Эйзенштейна он какой-то безвольный Гамлет. Это уже формалистика. Какое нам дело до формализма? Вы нам дайте историческую правду!

В зале стояла гробовая тишина, и лишь Фадеев воскликнул:

— Правильно!

Луков подумал так же, но промолчал, соблюдая киношную солидарность. Хотя, как и Фадеев, никак не зависел от автора пресловутого «Броненосца».

— Изучение требует терпения, — говорил Сталин и, как показалось Лукову, на глазах молодел, наливался жизнью. Говорят, так же Тамерлан начинал чахнуть, пока сидел в своем Самарканде, но, как только выходил в очередной поход, молодел на двадцать лет. — А у некоторых постановщиков не хватает терпения, и поэтому они соединяют все воедино и преподносят фильму: вот вам, глотайте! Тем более что на ней марка Эйзенштейна. Как же научить людей относиться добросовестно к своим обязанностям и к интересам зрителей и государства? Ведь мы хотим воспитывать молодежь на правде, а не на том, чтобы искажать правду.

Генералиссимус замолчал, неспешно налил себе из графина водички, неторопливо выпил целый стакан, словно запивая съеденного Эйзенштейна.

— Наконец, третья фильма… — произнес он и опять выдержал хищную паузу, как удав перед загипнотизированными им тушканчиками.

«Кто третий? Кто?!» — мучительно думал каждый режиссер, закончивший недавно очередную картину. Только бы не меня проглотил! Луков гнал от себя свое горе луковое: нет, не может быть, ведь там все дышит идеологической безупречностью. Да и не может Праведный Иосиф поддержать неправедного Несвятого Георгия! Нет!

— «Большая жизнь», — ферзем понеслось с трибуны по шахматному полю, чтобы сбить очередную фигуру. Некоторые оглянулись на Лукова, и он тоже почувствовал себя мальчиком, но не тем, кому не досталось мороженого, а школьником, который выучил «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», а его вызвали к доске, требуя знания «В пустыне мрачной…»

— То, что там изображено, это, конечно, не большая жизнь, — начал казнь Сталин. — Все взято для того, чтобы заинтересовать нетребовательного зрителя. Одному нравится гармошка с цыганскими песнями. Это есть. Другому нравятся ресторанные песни. Тоже есть. Третьему нравятся некоторые рассуждения на всякие темы. И они есть. Четвертому нравится пьянка, — и в фильме есть рабочий, которого нельзя заставить проснуться, если он не учует запаха водки и не услышит звона стаканов и тогда быстро вскакивает. И это есть.

— Так ведь… — выскочило из Лукова, а из-за левого плеча донеслось:

— Молчите, Луков!

И он молча спорил: это же не во второй серии, а в первой! А за первую мне Сталинскую премию дали! Да и убрали этот остроумный эпизод тогда еще.

— Любовные похождения тоже есть, — продолжал тот, кому и не возразишь. — Ведь различные вкусы у зрителей. О восстановлении тоже есть немного, однако, хотя это фильма о восстановлении Донбасса, там процесс восстановления Донбасса занимает лишь одну восьмую часть, и дано все это в игрушечной, смехотворной форме.

«Почему же в смехотворной-то, товарищ Сталин?!» — так и подмывало воскликнуть.

— Просто больно смотреть, неужели наши постановщики, живущие среди золотых людей, среди героев, не могут изобразить их как следует, а обязательно должны испачкать? У нас есть хорошие рабочие, черт побери! Они показали себя на войне, вернулись с войны и тем более должны показать себя при восстановлении.

Так ведь там как раз это и показано! Он картину-то смотрел, или как в том анекдоте: «Мне Шаляпин совсем не нравится! — А ты его слышал? — Да мне вчера Жора напел». С трибуны летели совершенно несправедливые обвинения:

— Страна поднята на небывалую высоту при помощи механизации. Угля стали давать в семь-восемь раз больше, чем в старое время. Почему? Потому что весь труд механизировали, потому что врубовые машины ведут все дело. Все приспособления вместе составляют систему механизации. Если бы не было механизации, мы бы просто погибли. Все это достигнуто при помощи машин. Что это за восстановление показано в фильме, где ни одна машина не фигурирует? Все по-старому.

Но ведь в фильме показано восстановление в первые дни после освобождения Донбасса, а не в этом году! Голова кружилась от несправедливости обрушившейся критики.

— Просто люди не изучили дела и не знают, что значит восстановление в наших условиях…

Уже и не всех слов смысл доходил до сознания Лукова. Да, он мог признать, что во многих местах вторая серия снята халтурно, но не в тех, по которым бьет в своей речи Отец народов.

Сталин замолчал и отпил еще немного водички. Осмотрел зал. Ну, чем будет добивать поверженную жертву?

— Говорят теперь, что фильму нужно исправить. Я не знаю, как это сделать. Если это технически возможно, надо сделать, но что же там останется? Цыганщину надо выкинуть. То, что восемь девушек, случайно явившихся, повернули все в Донбассе, это же сказка, это немыслимая штука. Это тоже надо исправить.

— Держитесь! — оглянувшись на Лукова, впервые поддержал его Нилин, которому доставалось лишь косвенно.

— То, что люди живут в страшных условиях, почти под небом, что инженер, заведующий шахтой, не знает, где поспать, все это придется выкинуть. Это, может быть, и имеет место кое-где, но это нетипично. Мы целые города построили в Донбассе, не все же это взорвано было.

Почему Сталин снова говорит про сейчас? Ведь действие разворачивается сразу после освобождения Донбасса!

— Если назвать эту фильму первым приступом к восстановлению, тогда интерес пропадет, но это, во всяком случае, не большая жизнь после Второй мировой войны. Если назвать фильму «Большая жизнь», то ее придется кардинально переделать. Вам придется еще новых артистов ввести. Хотя артисты неплохо играют. Весь дух партизанщины, что-де нам образованных не нужно, что нам инженеров не нужно, — эти глупости надо выкинуть.

Откуда он взял про ненужных инженеров?!

— Что же там останется? Так фильму выпускать нельзя, четыре тысячи семьсот рублей пропали. Если можно будет исправить, исправляйте, пожалуйста. Но это очень трудно будет, все надо перевернуть. Это будет, по существу, новая фильма.

Сталин уперся взглядом прямо в Лукова:

— Вы смотрите, мы предложили Пудовкину исправить фильм «Адмирал Нахимов», он потребовал шесть месяцев, но не успеет, видимо, так как придется все перевернуть. Он легко подошел к такой большой проблеме, а теперь фильма у него не готова еще, и он, по существу, переделывает ее. Здесь тоже придется все перевертывать. Пусть попробуют, может быть, удастся.

— Гитлер капут, — тихо пробормотал Эйзенштейн, а тощий шикнул на него:

— Да вы что, в кабаке?!

Сталин, помолодевший, медленно вернулся в президиум.

— Кто хочет выступить? — обратился к залу Жданов. — Георгий Федорович, вы уже выступали, достаточно. Товарищ Суслов? Прошу вас.

— Спасибо, товарищ Жданов, — раздался за левым плечом голос тощего. Луков оглянулся и увидел, как дристосик аж светится от