до тех пор холодом, и вырывала у него хриплые бесслезные стоны. Когда не стало сил ползти, он рухнул рядом с ней – с женщиной, которая никогда его не боялась. Растрескавшимися губами он поцеловал ее в лоб. Он сражался за ее возвращение домой и добился своего. Ее костям ничто больше не грозило.

Он жалел об одном: что никогда не узнает почему. Почему его оставили одного в лесу.

К рассвету сияние погасло, а спасшийся еще жил. Он подумал, не вернуться ли в море, не отдаться ли ему на этот раз. Так лучше, чем помнить, как не сберег своего короля. Не было в песнях образа печальнее, чем рыцарь, которому некому служить.

Но его так и не посвятили в рыцари, а его меч был нужен еще двоим. На Севере – пережившему войну мудрецу; на Западе – юной королеве со снегом в крови. Он должен был жить, чтобы сказать им то, что должен узнать весь мир.

Пусть Безымянный и не вернулся, вместо него пришли другие.

Два дня спустя семья спасавшихся от мора пастухов из Балвы вытянула на прибрежный песок свою лодку. При тусклых проблесках рассвета они насчитали четыреста тринадцать тел – обожженных, утопших, замерзших насмерть – и одного, который еще дышал.

Он увидел их издалека, хоть глаза и пересохли от соли. Регни лежала рядом – холодная, мокрая. Он не сумел спасти ее от огня, а вот она в который раз спасала его. Он потянулся к висевшему у нее на шее рогу и прижал его к кровоточащим губам.

Тихий, слабый звук уловила лишь одна пара ушей. Подбежал охотничий пес, залаял, стал вылизывать ему лицо.

– Хампа, нельзя! Сюда, малыш!

По песку зашлепали шаги, замерли…

– Эй, здесь живой!

Ног стало десятком больше. Он успел еще понять, что его жизнь теперь в чужих руках – что можно лечь и уснуть, отдаться им, – а потом на него накинули толстый мех, напялили меховую шапку, и он уже, давясь в спешке, глотал воду из берестяной фляги.

Кода они хотели унести Регни, он вцепился в нее и хрипло застонал.

– Ради костей Святого, оставьте его, – сказал старческий голос на хротском. – Он поражен горем.

Старик присел на корточки перед выжившим, впился в него темными глазами:

– Парень, ради святого имени, что здесь случилось?

Вулферт Гленн сумел ответить.

– Скажите Эйнлеку Отлингу, – просипел он. – Скажите… король… мертв.

48

Юг

Южные ворота долины Радостных стерегли два огромных изваяния: Сутту Сновидица с копьем Мулсуб, которое она окунула в звездный свет (теперь это копье принадлежало Эсбар), и вторая, Йеда Милосердная, любимая королева древнего государства Таано.

От долины они еще три дня добирались до хребта, обозначившего границу Лазии. Время от времени по дороге попадались руины костяной башни или колонны. Местами барханы были усыпаны обломками базальта.

В магах тепла больше, чем в обычных людях, а в здешнем сухом безветренном зное даже самое легкое движение выматывало силы. В полдень они отдыхали в клочках тени и продолжали путь только в сумерках. Наконец достигли Эрийского прохода, кратчайшей дороги к Карментуму. В обращенных к проходу стенах были выбиты многие сотни жилищ: соединенных веревочными лестницами пещерок, теснившихся друг к другу и друг над другом.

На дальней стороне хребта проход выводил на пыльный утес с толстоствольными молочными деревьями, раскрывавшими небу объятия ветвей. Очень далеко сквозь окутавшее землю марево Тунува различила город.

– Нин, – спросила она, – ты их еще чуешь?

Нинуру дождалась дуновения ветерка.

– Лалхар. – Она раздула ноздри. – Лалхар здесь была.

Тунува кивнула: чутье не обманывало ее.

Солнце висело золотой тарелкой. Когда оно медленно пустилось под уклон, Канта направила их к морю Халасса. Оно искрилось на западе гладким полотном до самого горизонта. Из уплывших за него никто еще не вернулся.

Там, где скалы расступались, две безликие статуи обозначали начало растрескавшейся лестницы, ведущей к подземной полости. Свет, врываясь в широкий проем наверху, играл на чистом озерце редкого в пустыне источника. Нинуру наклонила голову, стала пить.

– Нинуру здесь ничего не грозит, – сказала Канта. – Для еды найдутся призрачные гадюки.

Нинуру облизнулась.

– Тува, тебе придется оставить меч. Карментцы оружия не носят. Такое копье, как у тебя, можно взять, но придется прятать.

– Хорошо. – Тунува отстегнула ножны.

Канта опустилась на колени у воды, плеснула на запыленную шею, а Тунува погладила ихневмона.

– Нинуру, – сказала она, – пожалуйста, подожди здесь. Я за тобой вернусь.

Нинуру перестала лакать, повернулась к ней:

– Ихневмоны не бросают маленьких сестер.

– С нами в город тебе нельзя, моя сладкая.

– У них нет оружия.

– У кого-то наверняка есть, пусть и не на виду. – Тунува обняла ее голову. – Мы ненадолго расстаемся, честное слово. Ты мне веришь?

Нинуру фыркнула, и Тунува поцеловала ее в нос:

– Хорошо. Отдохни, а я мигом вернусь с Сию и Лукири.

Теперь, когда пришлось идти пешком, Канта подобрала длинные волосы, открыв загривок солнцу. Тунува диву давалась, как она не потеет. Эти земли даже зимой раскалялись, как топка.

Миновав рощу олив и пустынных абрикосов, они вышли к высокой городской стене.

– Тебе известна история Карментума? – спросила Канта, задержавшись у колодца.

– Известна.

Канта взялась за ручку ворота, а Тунува тем временем достала свои тыквы. Она никогда еще не чувствовала такой жажды.

– После Безымянного Юкала уже не стала прежней. Многие потеряли близких… – сказала Тунува. – Онйеню возместил семьям потери, и Юкалу покинуло множество горожан. Они ушли как можно дальше на юг и принялись строить новое поселение.

Ведро погрузилось в воду, и Канта закрутила ворот обратно. В ней было больше силы, чем открывалось взгляду.

– Основали город на древних развалинах, – говорила Тунува. – Много лет спустя уцелевшие из Гултаги услышали о нем, присоединились к юкальцам и помогли им возводить Карментум. Вскоре туда стали стекаться и другие. Наконец Онйеню даровал городу независимость от Лазии.

– И вот он перед нами, – заключила Канта, доставая ведро. – Город на краю света, процветающий порт, гавань и молодая республика, первая по эту сторону Бездны.

– А на Востоке есть республики?

– Возможно, есть – за большими горами, в еще не нанесенных на карты землях.

– Не устаю удивляться, как редко люди понимают, что единовластие глупо и оскорбительно для них, – покачала головой Тунува.

– Традиции держатся крепко, а перемены несут опасность. Карментцы, решившись на них, показали себя храбрецами.

Они обе наполнили тыквы чистой водой. Тунува долго пила.

– Удивляюсь, что ты никогда не заходила так далеко на юг, – заметила Канта. – Разве тебе, Тува, не любопытно было увидеть единственную в изведанном мире республику, где, как и в обители, не знают корон?

– Мое любопытство удовлетворилось рассказами. В столь трудное путешествие не пускаются без причины.

– Ну, теперь у тебя есть веская причина. – Канта нагнулась, чтобы поднять с земли два абрикоса. – Ради своих дочерей мы готовы на великие и ужасные дела.

Тунува взяла протянутый плод.

К городу они подошли, когда солнце уже висело низко – гранатом на ветви неба.

Посреди Карментума высился