Кто-то тихо постучался, а потом в приоткрытую дверь сунулись рога. Олень держал глаза закрытыми.

– Ты одета и выглядишь прилично? – шепотом спросил он.

– Самую малость, – сказала Эдит, поворачиваясь на скамеечке. – Входи, Байрон.

Просунув голову чуть дальше, олень вежливо уставился в угол комнаты, а не на женщин в ночных рубашках.

– Рад видеть, что ты проснулась.

– Да, можешь пойти и сказать Сфинксу, что он меня еще не убил.

– Я здесь не для этого. Сфинкс отправился за Сенлином. Он скоро поднимется сюда на лифте. Я рассчитываю, что ваш капитан вернется в течение часа.

Эдит закрыла глаза, чтобы лучше насладиться чувством облегчения.

– О, ради всего святого! Ну когда же ему возвращаться, как не посреди ночи! – сказала Волета, прижимая кулаки к бедрам. – Байрон, не мог бы ты приготовить чай? Я постараюсь разбудить Ирен. Мистер Уинтерс, не мне об этом говорить, сэр, но, возможно, пришло время принять ванну?

Эдит понюхала свои волосы, сделала суровое лицо, а затем с проблеском прежнего боевого духа заявила:

– Ладно, все пошли вон.

Ирен не уснула, лишь ненадолго отключилась, упав на кровать. У нее даже не хватило сил раздеться.

Уход за старпомом, пребывающим под воздействием обезболивающего, оказался легким делом, а вот то, что заменяло Волете нервное хождение из угла в угол, действительно утомило Ирен. Девушка неустанно гонялась за белкой по комнате. Она взбиралась на каминную доску и шла по ней, как по балке. Она совершала самые претенциозные кувырки, подвергая опасности каждую лампу, вазу и зеркало в комнате.

После двух дней мельтешения Ирен пожалела, что отговорила Волету от общения со Сфинксом. Но по крайней мере, она знала, что девочка в безопасности.

Едва задремав, Ирен проснулась, совершенно уверенная в том, что в комнате кто-то есть. Спокойная, словно ранняя пташка, она села и включила лампу у изголовья.

У дверей комнаты стоял Сфинкс: длинная тень под всплеском отраженного света.

– Чего ты хочешь? – спросил он звенящим шепотом.

– Чего я хочу? – повторила Ирен, вставая.

– Я слышал, ты сказал Волете, что хочешь поговорить со мной. Вот и я. Что тебе надо? – Сфинкс пересек древний ковер, длинная мантия волочилась следом, как кисть, полная чернил.

Ирен сделала все возможное, чтобы не казаться ни грозной, ни унылой, что было трудно, принимая во внимание обычное выражение ее лица. Получившаяся гримаса была не совсем любезной, но на лучшее рассчитывать не приходилось.

– Со мной что-то не так. Я хочу, чтобы ты это исправил.

– Сядь на кровать, пожалуйста. – Амазонка повиновалась, и Сфинкс подошел так близко, что плащ коснулся ее коленей. – Итак, – продолжил он, ощупывая железы под челюстью. Его руки встревожили Ирен. Они были слишком маленькими, словно детскими, но твердыми как камень. – Скажи мне, что нужно, выражаясь твоими словами, исправить.

Ирен прищурилась, глядя на свое лицо, растянутое поперек зеркальной маски:

– Ты врач?

Сфинкс помолчал.

– Нет, я намного лучше этого. Ты хорошо спишь?

Ирен сразу же решила, что будет отвечать на вопросы Сфинкса без раздумий. Она хотела быть честной, она хотела казаться честной.

– Иногда. Мне снятся плохие сны.

– Тебя чаще обычного бросает в жар или ты стала больше потеть?

– Да.

– Сколько тебе лет?

– Наверное, пятьдесят пять. Я не знаю.

– Все в порядке. Дни рождения – ужасная вещь. Я ни одного не праздновал вот уже по меньшей мере век. – Сфинкс повернул голову амазонки и заглянул ей в ухо. – Что еще?

– Я не могу управлять своим настроением. Я злюсь, а потом мне становится очень грустно.

– Ты обычно эмоциональна? – Сфинкс оттянул ей веко и осмотрел сосудистую сеть.

Ирен шмыгнула носом:

– Нет.

Сфинкс встал:

– Открой рот. Высунь язык. Хорошо. Теперь скажи: «А-а-а». Очень хорошо. Отлично. Позволь спросить, когда ты начала себя так чувствовать? Когда вы покинули порт Голла, может быть?

Ирен наклонила голову:

– Думаю, да.

– До этого у тебя было много друзей? Ты регулярно с кем-то общалась или у тебя были крепкие семейные узы?

– Я играла с детьми Финна Голла.

– Часто? Всякий раз, когда тебе хотелось?

– Нет. Только когда он позволял. Время от времени.

– В качестве награды? Звучит не очень по-дружески. Неужели больше никого не было?

– Нет, пока Сенлин не начал учить меня.

– Он тебе все еще нравится? Даже сейчас? Даже зная о слабости, которую он скрывал от тебя?

Ирен так прищурилась, что ее узкие глаза почти исчезли с лица.

– У всех есть слабости. Не у всех есть сильные стороны.

– Видимо, да. Ладно, у меня есть для тебя диагноз. Это не похоже на колотую рану или какую-нибудь локальную травму, боль от которой разливается во все стороны. На самом деле это нечто противоположное. Я думаю, все дело в климактерии.

Ирен растерянно моргнула. Какой еще «бактерии»? Впрочем, нет, Сфинкс произнес другое слово.

– Что это значит?

Сфинкс подался назад, его тень на оклеенной обоями стене сжалась. Он выглядел почти дружелюбно.

– Климактерий – то, что происходит по окончании детородного возраста. У некоторых из-за него случаются перепады настроения. Он может прерывать цикл сна или приводить к внезапному изменению температуры тела. Это вполне естественно, хоть часто и неприятно.

– Но я теряю самообладание. Я никогда раньше не теряла самообладания. Это все… климактерий?

– Нет, моя дорогая, я думаю, это все от потрясения. Ты ведь была головорезом Голла, верно? Его личным молотком, что было физически утомительно, однако не требовало долгих раздумий о других или о собственной совести, об эмоциональной привязанности. Теперь все изменилось. У тебя есть друзья. Не заемные, но настоящие. И хоть это весьма чудесно, оно вместе с тем и ужасно сложно. Ты впервые столкнулась с чувствами, которые нельзя ни придушить, ни отправить в нокаут. Тебе наконец-то есть что терять, и это пугает.

– Нет, со мной что-то еще не так, – сказала Ирен в глубоком разочаровании. Она хотела задушить этого человека-тень, расплющить о стену. – Я чувствую себя по-другому. Я не могу это объяснить. Я потянула мышцу в спине, делая приседания.

Сфинкс издал смешок, похожий на бренчание ключей тюремщика. Он похлопал Ирен по щеке, покрытой шрамами, и амазонка нахмурилась.

– Ты просто стареешь, моя дорогая. С этим ничего не поделаешь, увы.